Директива - уничтожить - [123]

Это было синхронно: Алла тоже отмечала время, краем уха прислушиваясь к священнику-иудаисту.

– Тот, кто губит хотя бы одну живую душу, разрушает целый мир, и кто спасает одну душу, спасает целый мир.

Эта фраза была последней. В сумочке Аллы запищал пейджер, и она, виновато глядя на священника, прочла на экране сообщение: «Наш друг в эфире». После этого прошло не больше минуты, и кто-то, заглянув в аудиторию иешибота, позвал раввина. Улыбка чернобородого служителя служила извинением, он жестом пояснил: одну минуту, я сейчас – и вышел.

Вслед за ним аудиторию покинула Алла, оставив на столе Талмуд и картонную коробку в полиэтиленовом пакете на соседнем стуле. В коробке тихо работало реле времени. Прежде чем выйти, Алла приоткрыла крышку и нажатием кнопки освободила заведенную пружину: время пошло, до взрыва оставалось чуть меньше пятнадцати минут. В этот раз Родион Кочетков, в корне меняя способ, использовал обычный тротил: целая связка тротиловых шашек через детонатор-взрыватель была соединена с реле. Если произвести замер в тротиловом эквиваленте, то взрыв в синагоге явно отставал от взрыва в школе. Хотя все равно был мощным.

Стены иешибота с невероятной силой выперло наружу, потолок рухнул. Учеников в здании уже не было, оставался только персонал синагоги. Те, кто не погиб сразу, были раздавлены бетонной массой потолка и балками перекрытий.

А еще через час в собственной квартире был обнаружен обезглавленный труп раввина. Прежде чем лишиться головы, он был подвергнут жестокой пытке.

Умирая, раввин так и не смог понять или объяснить себе, как вообще можно терпеть, казалось бы, нестерпимую боль.

Он сидел на стуле, крепко стянутый веревками. От побоев его тело приобрело синий, местами с плавным переходом в фиолетовый, цвет. И эти фиолетовые пятна были, пожалуй, страшнее всего. Даже рот с выбитыми передними зубами и почти перекушенным языком не выглядел так жутко.

Для самого раввина страшным было не то, что его подвергают жесточайшим пыткам, а то, что ему даже не пытались объяснить, за что. Верхние зубы от сильного удара металлической дубинки сломались именно после этого вопроса, а самый первый удар пришелся в пах, когда поздно вечером он открыл дверь в свою квартиру. Его втолкнули в прихожую, зажали рот и ударили ногой. Он невнятно промычал: «За что?», но его поняли: кроша зубы, тяжелая дубинка врезалась ему в рот.

Потом в течение всей ночи его периодически избивали, делали какие-то инъекции. Все действия происходили в леденящем душу молчании… Ближе к утру включили телевизор.

Раввин еще мог смотреть, и перед смертью получил возможность хоть что-то осмыслить, вернее, понять причину происходящего.

На экране телевизора он увидел себя. Слова, которые он отчетливо выговаривал, поставили все на свои места. Даже не нужно было слушать комментарии журналиста, ведущего экстренный выпуск.

Впрочем, раввину не дали послушать комментарии.

Сильная рука рванула с плеч рубашку, и пуговицы горохом простучали по полу. На голову сильно нажали, отчего его подбородок уперся в грудь. Потом на шее, ниже затылка, он ощутил страшное прикосновение остро отточенного лезвия. Горячая кровь, стекая по шее, побежала по груди. Он не мог видеть, но ясно представил, как, обнажая шейные позвонки, раскрылись мышечные ткани. Потом движениями, схожими с обыкновенной пилой, лезвие вошло между позвонками. Остановилось. Затем с хрустом разъединило позвонки.

Мгновенная боль от прикосновения металла к оголенному нерву коснулась сознания раввина и тут же пропала. Его тело напряглось на две-три секунды, потом резко расслабилось…

Когда его мучители выходили из квартиры, голова раввина открытыми глазами смотрела на свое тело с центра стола.

33

Автобус, выполнявший в дачный сезон загородные рейсы на Подольск, съехал на обочину шоссе. За остановку по требованию водитель получил две тысячи с человека и открыл двери, выпуская двух молодых людей с дорожными сумками. Они перебросились парой незначительных фраз и рассмеялись. В двадцати метрах от них стояла машина ГАИ. Вооруженный автоматом постовой сошел с обочины на дорогу и указал полосатым жезлом возле себя. Этот жест касался микроавтобуса «Мицубиси» с затемненными стеклами, который, включив указатель правого поворота, сворачивал на боковую дорогу.

Заварзин, сидевший на переднем сиденье, остался совершенно спокоен, он только слегка приподнял бровь: постовой постоянно торчал на этом месте, скорее всего просто не узнал машину, принадлежащую генералу Дробову. Впрочем, гаишник тут же «исправился». Полуобернувшись в кресле, Заварзин видел, как он поспешно приближается. Почти бегом. К этому его подвигнул «Мерседес» генерала, остановившийся за микроавтобусом. Заварзин открыл дверь.

– Извините, автоматически «тормознул», – на ходу оправдывался милиционер. Поравнявшись с микроавтобусом, он дружески улыбнулся Заварзину и продолжил путь к «Мерседесу». – Извините, Григорий Иванович, не узнал.

Дробов ответил стереотипно:

– Бывает. Давно не заглядывал к нам, Саша.

Антон сидел в микроавтобусе сзади, между Шикиным и Лобановым, руки за спиной в наручниках; Заварзин на переднем сиденье; Андрей – слева, у окна, по соседству с ним устроился Юдин. Никишин пришел в себя с полчаса назад и молча наблюдал за дорогой. Вчера Фролов сказал ему правду о приватизированных закрытых зонах отдыха бывшего ЦК КПСС. По всей видимости, они ехали на базу, расположенную за городом по правую сторону от дороги М2. Когда их остановил постовой, Лобанов уткнул ствол пистолета Антону в шею поверх кадыка. Он надавил так сильно, что не только кричать, дышать стало невозможно. Лицо Антона пошло бледно-сиреневыми пятнами. Он задыхался. Лобанов видел его состояние, но давления не ослабил. Антон дернулся, тогда Шикин усугубил его положение, надавив пальцем на глаз. Антон стал проваливаться в бездну.