Дипломатия - [419]

Приверженцы того, что я определил в главе 28 как «психиатрическая» школа внешней политики, наверняка отвергнут подобную аргументацию как «пессимистическую». Они заявят, что, в конце концов, Германия и Япония переменили свой характер, так почему бы не Россия? Но верно и то, что демократическая Германия переменилась в противоположном направлении в 30-е годы, и те, кто полагался на ее намерения, внезапно столкнулись лицом к лицу с ее возможностями.

Государственный деятель всегда может уйти от стоящей перед ним дилеммы, делая наиболее благоприятные предположения на будущее; одним из испытаний для него является способность защитить себя от неблагоприятных, и даже непредвиденных, обстоятельств. Новое российское руководство вправе рассчитывать на понимание трудности преодоления последствий семидесятилетнего негодного коммунистического правления. Но оно не вправе рассчитывать, что ему позволят прибрать к рукам сферу влияния, созданную за триста лет царями и комиссарами вокруг обширных границ России. Если Россия хочет стать серьезным партнером в строительстве нового мирового порядка, она должна быть готова к дисциплинирующим требованиям по сохранению стабильности, а также к получению выгод от их соблюдения.

Ближе всего подошла к принятию общепризнанного определения жизненно важных интересов американская политика в отношении своих союзников в районе Атлантики. Хотя Организация Северо-Атлантического пакта обычно описывалась при помощи вильсонианской терминологии, как инструмент коллективной безопасности, а не союз, и тем оправдывалось ее существование, на самом деле она представляла собой институт, где в наибольшей степени соблюдалась гармония между американскими моральными и геополитическими целями (см. гл. 16). Поскольку ее целью было предотвращение советского господства над Европой, она отвечала геополитической задаче — не допустить, чтобы силовые центры Европы и Азии попали под власть враждебной страны, независимо от юридического этому оправдания.

Создатели Атлантического союза не поверили бы своим ушам, если бы им заявили, что победа в «холодной войне» пробудит сомнения относительно будущего этого их творения. Они считали само собой разумеющимся, что наградой за победу в «холодной войне» явится нерушимое атлантическое партнерство. Во имя этой цели затевались и выигрывались многие из решающих политических сражений «холодной войны». В процессе этого Америка оказалась привязанной к Европе при помощи постоянных консультативных институтов и системы объединенного военного командования — структуры, по объему и продолжительности существования уникальной в истории коалиций. То, что стало называться «атлантическим сообществом», — ностальгический термин, ставший гораздо менее модным по окончании «холодной войны», — превращалось в нечто, не отвечающее духу времени после крушения коммунизма. Понижать уровень отношений с Европой явилось признаком хорошего тона. Упор на расширение распространения демократии — не важно где — привел к тому, что Америка, похоже, стала обращать меньше внимания на общества, имеющие сходные с ней институты и с которыми она разделяет общность подхода к правам человека и прочим фундаментальным ценностям, чем на другие регионы мира. Основатели атлантической общности: Трумэн, Ачесон, Маршалл и Эйзенхауэр — разделяли предубеждения многих американцев относительно европейского стиля дипломатии. Но они понимали, что без наличия связей с атлантическими странами Америка окажется в мире наций, с которыми — за исключением Западного полушария — у нее почти не будет моральной общности. При данных обстоятельствах Америка будет вынуждена проводить «Realpolitik» в чистом виде, что по сути несовместимо с американской традицией.

Отчасти подобное ослабление внимания объясняется тем, что, будучи наиболее жизненно важной частью американской политики, НАТО, стал само собой разумеющейся частью международной обстановки. Но, возможно, гораздо более важным фактором является тот, что поколение американских руководителей, обретшее известность за последние полтора десятилетия, происходит в основном с Юга или Запада, где у людей меньше эмоциональных и личных связей с Европой, чем у жителей старого Северо-Востока. Более того, американские либералы — знаменосцы вильсонианства — часто чувствовали, что над ними берут верх их демократические союзники, которые скорее следуют принципам национальных интересов, чем придерживаются понятия коллективной безопасности или полагаются на международное право; они ссылаются на Боснию и Ближний Восток как на примеры невозможности договориться, несмотря на наличие общности ценностей. В то же время изоляционистское крыло американского консерватизма — еще одно обличье приверженцев принципа исключительности — подвергается искушениям повернуться спиной к тому, что их раздражает, то есть к европейскому макиавеллистскому релятивизму и эгоцентризму.

Разногласия с Европой похожи на домашние неурядицы. Однако со стороны Европы реальное содействие в решении ключевых вопросов всегда много значительнее, чем со стороны любого другого района земного шара. Честно говоря, следует припомнить, что в Боснии на поле боя находились французские и английские войска, а американских не было, хотя публичная болтовня создавала совершенно противоположное впечатление. А во время войны в Заливе наиболее значительными неамериканскими контингентами были опять-таки британский и французский. Дважды на памяти одного поколения общие ценности и интересы приводили американские войска в Европу. В мире по окончании «холодной войны» Европа, возможно, уже не способна сплотиться вокруг новой атлантической политики, но Америка в долгу перед самой собой и не имеет права отказаться от политики трех поколений в час победы. Задача, стоящая перед Атлантическим союзом, заключается в том, чтобы приспособить два основополагающих института, формирующих атлантические отношения, а именно Организацию Северо-Атлантического пакта (НАТО) и Европейский Союз (бывшее Европейское экономическое сообщество) к реалиям мира по окончании «холодной войны».