Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - [13]
(АЖ) Где проходили сеансы?
(ДВ) Майоль жил в Марли-ле-Руа летом и в Баньюльс-сюр-Мер зимой. Я в основном работала в Марли и лишь иногда бывала в Баньюльсе. Чаще ездить в Баньюльс я начала позднее, когда стала студенткой, накануне войны.
Перед первой поездкой – это было в 1934 году – с разрешения отца Майоль с женой пригласили меня в Барселону, где Майоль должен был встретиться с художниками. Та первая поездка в столицу Каталонии меня очаровала. Мы много гуляли по этому удивительно красивому городу. Остановиться решили на Рамбле. Очень учтивый нищий попросил у нас милостыню. «Дай ему песету», – сказала мадам Майоль. Майоль ошибся и дал ему дуро, то есть пять песет. Пораженный нищий сказал: «Спасибо» и поспешил уйти, зажав дуро в своей когтистой руке. Позже мы встретили его: он купил сигару и пришел в то же кафе, что и мы. Но он нас даже не видел. Для него мы не существовали, на лице у него была слегка презрительная гримаса. Он курил свою сигару и заказал кофе. Он был счастливейшим из людей. Таким он и остался в моей памяти.
А в феврале 1940 года я по просьбе Майоля приехала в Баньюльс, чтобы завершить работу над его последней статуей, «Гармонией».
(АЖ) А вы, собственно, были студенткой в какой области?
(ДВ) Физика и химия.
(АЖ) Почему именно эти дисциплины?
(ДВ) Мне нравилось. Мне это было интересно.
(АЖ) У вас были планы на будущее?
(ДВ) Никаких. Я хотела получить образование, и я это сделала. И это не то чтобы ужасно заинтриговало, но смутило моих друзей-художников. Им физика и химия были совсем не по нраву, они не жаловали точные науки. Однажды Матисс спросил меня: «И кем вы станете? Лаборанткой?» Это меня поразило. Лаборантка, по его понятиям, нечто унизительное, человек, работающий в лаборатории, – это никто. И напротив, когда ты учишься, ты нацеливаешься на серьезные исследования, престижные лаборатории, статус ученого и все такое. Мои друзья-художники меня постоянно обескураживали. Но я еще долго училась. Я и сейчас учусь, только чему-то другому!
Я училась, но так, как мне хотелось. У меня не хватало времени. Из-за того, что я позировала, мне пришлось стать вольнослушательницей и заниматься самостоятельно. Позднее, во время войны, отец одного из членов Комитета Фрая получил Нобелевскую премию. Он ждал возможности уехать в Бель-Эр, а я, когда приезжала в Марсель, жила как раз в Бель-Эр. Он увидел, как я занималась самостоятельно, и был совершенно поражен. Он написал своему сыну: «Как молодая девушка может самостоятельно изучать точные науки?» Письмо сохранилось в архиве сына.
(АЖ) Как вам удалось не просто встретиться с Майолем, но и получить возможность работать с ним?
(ДВ) Встреча была чистой случайностью. Я не предполагала, что буду работать с ним, я интересовалась совершенно другим видом искусства. Все произошло абсолютно естественно. Майоль был очень уважаемым человеком, очень веселым, и мне понравилось позировать ему. Позднее, вернувшись к скульптуре, которую он на какое-то время забросил, Майоль сказал мне, что теперь считает себя способным создать вместе со мной монументальную скульптуру, о которой думал, но за которую прежде не мог взяться. Впрочем, мы, естественно, начали с рисунков и фресок.
Пьер Жаме: Дина в лагере «Друзей природы» в Шалифере (деп. Сена и Марна), июнь 1936 г.
(АЖ) Послушать вас, так натурщица играет очень важную роль в творческом процессе?
(ДВ) От натурщицы зависит все. Подумайте о модели Мане. Эта замечательная женщина, позировавшая для него, Викторина Мёран, «Олимпия», сыграла важнейшую роль. Подумайте о модели Ренуара, Габриэль: она стала частью его творчества. Или изумительная мадам Лидия, Лидия Делекторская, последняя главная модель Матисса. Разумеется, не все натурщицы одинаковы.
(АЖ) Как вы проникли в мир Майоля?
(ДВ) Мне не нужно было заставлять себя. Творчество… вы его видите, и вы в нем участвуете. Вы входите в игру. Я не думала специально о том, чтобы позировать, но меня сразу прельстила возможность участвовать в творческом процессе, подолгу говорить с художником, пытаться понять. Я быстро почувствовала иллюзию служения человеку искусства, который, по правде говоря, не нуждается ни в ком. Все проще простого и происходит само собой. И к тому же это очень приятно. Вопреки тому, что можно себе вообразить, между Майолем и мною не было ничего плотского – только взаимное восхищение. Так все и оставалось все десять лет нашей совместной работы. Майоль захотел, чтобы я стала хранительницей его произведений, и серьезно готовил меня к этому. Именно поэтому через его сына Люсьена я стала наследницей семьи Майоля. Но для меня Майоль был в первую очередь Пигмалионом. Рядом с ним и с его друзьями – Матиссом, Боннаром, Дюфи – я научилась видеть. Видеть очень многое. И действительно, они были правы: у меня было больше данных для искусства, чем для всего остального.
(АЖ) Ваш отец узнал, что вы позируете? Как он отреагировал?
(ДВ) Плохо. Благодаря одной газетной статье я в одночасье стала знаменитой, потому что подарила Майолю желание вернуться к скульптуре. Статья появилась через какое-то время после моей поездки к Майолю. Отец был недоволен. Тогдашние выходцы из России были пуританами, и то, что его не предупредили, что он не давал разрешения, отца огорчило. Но как только он встретился с Майолем, все чудесным образом разрешилось. Отец не просто дал свое согласие, но и вел с ним приватные разговоры. Они оба были образованными людьми, беседовать друг с другом было для них большим удовольствием. Отец говорил об Овидии, как если бы тот только что вышел из мастерской. Аристид Майоль был счастлив найти такого собеседника.
