Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [53]
В этот момент к нам подошла сестра Евдокия, поздороваться,
— как чудесно, — сказала она, — вы подружились? это очень, очень хорошо, доктор будет рад… а сегодня вечером вас будет трое за столом, выписывают мисс Веру, она неожиданно быстро поправилась,
и отошла поздороваться к другим, а я почувствовала, как что-то в моем желудке сжалось, мне стало неуютно, я не могла представить себе эту мисс Веру и то, что за нашим столом будет сидеть кто-то еще, я совсем забыла об этой даме, которая к тому же оказалась старой девой с больным сердцем… наверное, у меня был такой испуганный вид, что Ханна решила успокоить меня,
— ты не беспокойся,
мисс Вера весьма разговорчивая и доброжелательная особа, немножко не в себе, но ничего необычного,
— и если дашь себе слово не раздражаться, она тебе понравится, — сказала Ханна,
попробую… но до самого вечера ни о чем другом думать я не могла.
Руки мисс Веры унизаны кольцами и постоянно в движении, они следуют за ее словами или, точнее, слова идут за ними, а ее указательный палец вычерчивает воздушные линии, которые должны связать воедино людей, сидящих за разными столами. Она, как и Ханна, любит показывать, но преимущественно — на людей, и ее рука совсем не похожа на руку Ханны. Она утверждает, что пребывает здесь в приятельских отношениях со всеми, что знает каждого из сидящих в столовой, но это, вероятно, так лишь в ее воображении… народу здесь много, хотя к концу лета люди стали потихоньку разъезжаться, я каждый день вижу, как постепенно пустеет какой-то стол, а потом он и сам исчезает. Мисс Вера, однако, настаивает на своем и в подтверждение своих слов, не стесняясь, показывает на людей пальцем, называет имя, а потом пытается заполнить это имя историями… но меня это не интересует, ведь история — одна, и я ее знаю,
— вы не считали, сколько нас осталось, дорогая? я познакомлю вас с каждым из них, одно дело считать, а другое — знать их истории…
— нет, спасибо, — ответила я на это предложение, — я не подсчитывала, к тому же каждый день кто-то уезжает, и истории заканчиваются.
Да и сами истории мисс Веры, лишь начавшись, тут же заканчиваются, начало сливается с концом, а ее слова, как биллиардные шары, сталкиваются, меняя направление и очерчивая пустые места, остаются лишь имена — как поименник… я их слышу, но не могу себе представить, что скрывается за ними — ничего, наверное — и сразу забываю. В памяти осталось лишь имя Ада, еще сестра Евдокия ее вспоминала. У нее черные волосы до пояса, цвета воронова крыла, но единственное, что я узнала о ней от мисс Веры, мне уже известно: она была художницей, когда жила там, в миру. Под указательным пальцем мисс Веры появилась девушка с мячом и она наклонилась к моему уху, слова застучали по моим барабанным перепонкам — топ-топ-топ… еще ребенком ее… вот откуда ее болезнь, я почувствовала, что ее дыхание проникает в меня, и отодвинулась,
здесь у каждого своя тайна, произнесла мисс Вера громко, чтобы и Ханна услышала,
— о тайнах не сообщают во всеуслышание,
не сообщают, но мисс Вера продолжала сообщать. Тайна всегда одна, остальное — вопрос формы, подумала я и услышала обрывок разговора о том господине, который изредка обращает свой взгляд к горизонту, чтобы тут же его отвести… но я пропустила, не расслышала его имя, поняла только, что когда-то он был священником, а потом вернулся в мир по причинам, которые не подлежат обсуждению,
личные обстоятельства не подлежат обсуждению, сказала мисс Вера, я согласилась, решительно добавив:
— личные обстоятельства касаются единственно несчастной судьбы каждого человека в отдельности, и нет необходимости заявлять о них вслух,
я надеялась, что поток слов остановится, но мисс Вера продолжала, ей было не важно, хочу я это слушать или нет, и не было ни малейшей возможности вырваться из такого количества историй…
— дорогая моя, их так много, этих историй, так много, смотришь на людей и сплетаешь одни истории с другими… но такова жизнь, нужно лишь пустить эту жизнь в слова, пусть течет,
— а иначе жизнь остановится, вы не думали об этом?
спросила она, но я замолчала. Я так не думаю, ничего хорошего не вижу в словах, во всяком случае — в моих, хотя уже вряд ли у меня есть жизнь вне их, они поглотили меня полностью. Я посмотрела на Ханну — проверить ее реакцию, но она не слушала, я заметила рассеянный взгляд, витающий в пустых пространствах вокруг столов или блуждающий где-то в море, и решила помочь ей остаться там, приняв на себя этот шквал, пока в громыхании слов мисс Вера запутается окончательно, а ее речь потеряет всякий смысл. А вообще-то я не слишком верю, что все эти люди, о которых рассказывала мисс Вера, настоящие, они так далеки и сидят за разными столами, да и легкая улыбка Ханны, говорящая о том, что кое-что из наших разговоров дошло и до ее слуха, свидетельствовала о том, что и для нее они всего лишь тени, но может быть, мне это кажется и я просто хочу, чтобы Ханна принадлежала мне одной. С ней я могу и помолчать, а когда мы разговариваем, в наших словах нет ничего скрытого, они настоящие, даже не знаю, почему это так. Что касается всего остального, мне это неинтересно, я становлюсь рассеянной, и мисс Вера это тут же заметила,
ББК 84.Р7 П 57 Оформление художника С. Шикина Попов В. Г. Разбойница: / Роман. Оформление С. Шикина. — М.: Вагриус, СПб.: Лань, 1996. — 236 с. Валерий Попов — один из самых точных и смешных писателей современной России. газета «Новое русское слово», Нью-Йорк Книгами Валерия Попова угощают самых любимых друзей, как лакомым блюдом. «Как, вы еще не читали? Вас ждет огромное удовольствие!»журнал «Синтаксис», Париж Проницательность у него дьявольская. По остроте зрения Попов — чемпион.Лев Аннинский «Локти и крылья» ISBN 5-86617-024-8 © В.
ББК 84.Р7 П 58 Художник Эвелина Соловьева Попов В. Две поездки в Москву: Повести, рассказы. — Л.: Сов. писатель, 1985. — 480 с. Повести и рассказы ленинградского прозаика Валерия Попова затрагивают важные социально-нравственные проблемы. Героям В. Попова свойственна острая наблюдательность, жизнеутверждающий юмор, активное, творческое восприятие окружающего мира. © Издательство «Советский писатель», 1985 г.
Две неразлучные подруги Ханна и Эмори знают, что их дома разделяют всего тридцать шесть шагов. Семнадцать лет они все делали вместе: устраивали чаепития для плюшевых игрушек, смотрели на звезды, обсуждали музыку, книжки, мальчишек. Но они не знали, что незадолго до окончания школы их дружбе наступит конец и с этого момента все в жизни пойдет наперекосяк. А тут еще отец Ханны потратил все деньги, отложенные на учебу в университете, и теперь она пропустит целый год. И Эмори ждут нелегкие времена, ведь ей предстоит переехать в другой город и расстаться с парнем.
«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».