Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [52]

Когда она вернулась, чистая и блестящая от воды, то сказала мне, одеваясь:

— приятно… облегчает… и чистит… скорее бы тебе сняли повязку,

— да уж,

ответила я, и мы отправились в обратный путь по скалам, через пляж…

… ночью, когда Ханна включила Шуберта, чтобы заснуть, и ноты, одна за другой, начали вытекать из ее открытого окна, я дождалась, когда они вытекут все и дадут мне уснуть, и написала одно предложение — так, ничего важного, просто еще одна попытка левой рукой нанизывать буквы, одну за другой, слова здесь не имеют значения… это было что-то о запахе водорослей, о том, может ли запах быть зеленым, но все это я перечеркнула, а потом написала лишь несколько отдельных слов

Ханна, Ханна-Анна…

снять повязку

нужно

сказала Ханна…

VIII

Когда мы с ней гуляем, мы разговариваем мало, так, отрывистые слова, вместо них я предпочитаю безмолвно следить за рукой Ханны, которая мне что-то показывает: суденышко с пробитым дном, покосившееся набок, выброшенный на берег пень, фляжка, принесенная морем, морская пена, бакланы, рассевшиеся на волнах, стайки мелких рыбешек у самого берега, крохотные горстки из скорлупок рапанов на песке с роем мух над ними, подвижный ручеек воды, с каждой волной устремляющийся от моря к берегу, а потом обратно… на краю залива обычно мы останавливаемся у скал и разглядываем гроты, которые выдолбила вода, в них гнездятся птицы, но издали их не разглядеть. После того утра, когда мы с Ханной вместе пили кофе, она принялась вытаскивать меня из дома, и эти экскурсии-показы доставляют ей истинное удовольствие, она ведь здесь очень давно, да и останется навсегда, так что знает каждую деталь пейзажа и хочет, чтобы и я это видела: ну посмотри — огромный якорь, зарывшийся в песок на мели, лодка, уткнувшаяся носом в фьорд, глубоко врезавшийся в берег, там ближе к вечеру собираются чайки…

Сегодня она всё мне показывает, а завтра я уже и сама увижу это… вечером мы идем по мокрой кромке вдоль моря, и наши ноги оставляют глубокие следы, потому что море каждую ночь выбрасывает на берег водоросли, а потом засыпает их сверху песком, и от этого кромка становится мягкой, неустойчивой… идем и проваливаемся, утопаем по щиколотки, следы за нами тут же заполняются водой… В это время здесь гуляют и другие обитатели санатория, кто-то в одиночку, другие — вдвоем, втроем… мы встречаемся, здороваемся… они тоже вязнут.

Ханна знает всех, но не говорит о них и меня не знакомит, просто здороваемся и проходим мимо.

Когда мы возвращаемся, мы обычно садимся передохнуть на один камень наверху, в скалах, рядом с нашим зданием. Камень — большой, удобный куб, словно специально выделанный кем-то, хотя вообще-то он просто отвалился от скалы, Ханна любит это место, полюбила его и я, оттуда весь залив — как на ладони… перед нашими глазами — всё сразу: и море, и небо, и солнце…

— когда пойдет дождь, увидишь, здесь появляется огромная радуга, она обнимает весь залив, и человек, сидя здесь, оказывается в самом ее центре.

Я не очень поняла, как это человек может быть в центре радуги, но подозреваю, что это чудесно, хотя знать этого не могу, при мне дождя еще не было, но, вероятно, я его дождусь.

IX

Мы с Ханной обедаем за одним столом, ее столом. После того, как в столовой всё опять привели в порядок, я, как обычно, направилась к своему месту, чтобы оказаться в привычной точке наблюдения, но Ханна сразу же подошла и предложила пересесть к ней,

— окончательно, — она так сказала,

мы ведь уже пили кофе на моей террасе, почему бы мне сейчас не пойти за ее стол, и я согласилась.

Я уже знала, что с того места всё выглядит иначе, это ближе к террасе, а значит, и к морю, дальше от входа, но зато точно напротив него, и всегда можно видеть, кто именно входит и выходит… другие диагонали, другие горизонтали, другие взгляды, другие лица. А почему бы и нет? если рядом со мной будет Ханна и наш разговор, такой рваный, все же продолжится. Я лишь спросила, а что скажет дама, которая сидела за этим столом, когда вернется, не покажусь ли я ей слишком нахальной, но Ханна уверила меня, что беспокоиться не о чем. Та женщина вряд ли будет возражать, когда вернется, да и случится это не скоро,

— у нее проблемы с сердцем, ее поместили в больницу, где это лечат, на другой стороне залива, — сказала Ханна, — а оттуда быстро не выходят, так зачем же нам сидеть порознь?

— да, смысла никакого,

и я пересела к ней. Точка обзора и в самом деле совсем другая, но я открывала знакомые лица, к которым уже привыкла, только ракурс стал другим, заметила и новые… В обычные дни столы расставляют прямыми рядами, и пустой стол не бросается в глаза, стоит себе и стоит, незаметно, люди одеты, как всегда, и никто не озирается по сторонам, ведь ждать нечего, но в вазах по обеим сторонам бара по-прежнему много роз… спокойно, уютно, обыкновенные, будничные разговоры, особенно за обедом, когда солнечные лучи разгоняют любые попытки приватных откровений на важные темы.

В один такой обеденный час, когда уже три дня мы сидели вместе, я рассказала Ханне о своей дочери, о ее сине-зеленых глазах и о том, как созвучны имена «Ханна-Анна», а еще сказала, что Анна звонит мне каждый вечер около десяти, и я всегда в это время должна быть у себя в комнате, чтобы рассказать ей, как прошел день, и чтобы понять, что жизнь там, снаружи, продолжается в том же виде, каким я его знаю, а я ведь вернусь… только в пятницу, когда мы ждали доктора, меня не было дома, но Анна уже знает об этом особом дне и не будет беспокоиться. Я пообещала познакомить их, когда она приедет… если приедет. Ханна, естественно, не возражала, даже будет рада, но ей, по ее словам, трудно себе представить это, посетителей здесь не бывает, ну, кроме особых случаев или когда привозят близких, а у нее самой никого нет… это прозвучало как-то слишком интимно в ярком свете, вливающемся через огромное окно-витраж, и я не посмела спросить сразу, что означает это ее «у меня никого нет», это действительно так? но оставила свой вопрос на вечернюю прогулку во время заката или на утро на моей террасе, когда день только-только просыпается, и в этом полубодрствовании вопросы возникают сами собой, непосредственно, а солнце не выделяет их так рельефно, как в полуденном свете.