Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [23]
три целый день я так и не сняла пижаму, а уже совсем темно четыре я, кажется, перестаралась с лекарством, но зато все так ясно, устойчиво пять надо зажечь свет, концерт, наверное, уже начинается шесть а возможно, я спала здесь, за столом в кухне семь
семь
так, больше не будет, семь, как поздно уже…
… начинается, наверное…
в зале погас свет
какая-то запоздавшая пара входит и поднимает с мест людей в первых рядах, всегда попадаются такие пары,
в зале уже темно…
на сцене все блестит, и кремовый костюм… такой яркий на фоне черных фраков…
и много цветов… отблески цвета…
молния на платье расстегивается всего одним движением, и платье падает вниз…
мне снилась Вена.
Вирджиния в стекле встала, нащупала рукой выключатель, вспыхнул свет, и снег за черным окном словно исчез, исчезла и та, другая Вирджиния, утонула, растворилась в мраке, образ отшумел, перейдя в навязчивую тишину… она увидела себя при свете — совсем живая, совсем реальная — и почувствовала странную напряженность в теле, готовность… она сразу ее узнала… этого следовало ожидать, раз он здесь… наверное, уже начинает играть… она вышла из кухни, зажгла свет в прихожей, взглянув на большие стенные часы — убедиться, что считала удары правильно, потом все лампы в холле, в своей комнате, вся квартира ярко сияла, и снег за окнами исчез совсем, но она-то знала, что он там, что снежинки все так же падают вниз — одна за другой…
Вирджиния почувствовала твердость поверхностей, уверенность своих шагов, чуть-чуть скованных, но точных, подошла к тумбочке, на которой в дорогом кожаном футляре лежала Маджини, и открыла его… у этого меньера есть одна странная особенность — полностью перебаламутить все вокруг, перемешать, размыть очертания мира, чтобы потом снова вернуть его на прежнее место таким же ясным, точным и отчетливым… до хрустальной ясности… и у тебя нет права на ошибку… взяла скрипку в руки, не прикоснувшись к смычку, закрепила ее на шее и совсем легко, одним пальцем, тронула все четыре струны… звуки обошли комнату в нейтрально-бесстрастном пиццикато,
sul е
sul а
sul d
sul g
они уже настроились, «ля» насытило тишину и, сделав полный круг, вернулось обратно к себе
сейчас он поднимет смычок…
Тихо…
… Со скрипкой в руках Вирджиния направилась в ванную. Она слышала свои шаги, чувствовала свое тело, холодное и потное. Прежде чем и там зажечь свет, в последний раз увидела в темноте маленького окошка над ванной снежную пелену, которая в этот день засыпала все на свете…
электричество больно ударило в глаза, и она зажмурилась…
… вот, вот сейчас свет поглотит ее…
Бережно положила Маджини на стопку белых, аккуратно сложенных на низком шкафчике полотенец, достала оттуда банку с зеленой ароматической солью и, поставив банку на край ванны, открыла кран, дернула ручку, перекрывающую сток… и стала пристально смотреть на воду, которая, булькая, очень медленно начала подниматься вверх, вверх…
… прекрасный колодец…
подумала Вирджиния и, открыв банку, бросила в воду один кристалл… он распустился, как цветок, и зеленые нити поползли в разные стороны, растворяясь в воде, потом еще и еще один, целую горсть — зеленое сгустилось в плотный комок, который, застыв на миг, растекся, растаял в воде… а вода уже зеленая, совсем зеленая…
… прекрасный колодец…
одним движением Вирджиния сбросила пижамную куртку и, голая до пояса, продолжала вглядываться в булькающую воду, которая уже наполнила ванну до половины, кинула туда еще несколько кристаллов… и зеленое насытилось зеленым… потом сняла и пижамные брюки…
молния на платье расстегивается всего одним движением, и платье падает вниз…
так и стояла, голая, бесстрастно глядя на текущую воду, пока ванна не заполнилась ровно настолько, чтобы принять и ее тело, покрыть его…
она закрыла кран. Вода успокоилась и перестала булькать…
… прекрасный колодец…
подумала Вирджиния…
тихо…
протянув руку, она взяла Маджини, прижала к груди, кожей ощущая прикосновение Андреевского креста, так нежно инкрустированного, почувствовала холод в его очертаниях… какое-то время постояла, выжидая, пока оставшееся в ее теле тепло окончательно перетечет в Маджини…
ну вот он, холод,
она опустила скрипку вниз, еще ниже, к матке…
а вот и оцепенение,
потом снова положила Маджини на полотенце…
нужно действовать точно, и человек должен стремиться к абсолютной утонченности, к полному соблюдению точности, звук должен быть буквально «вбит в тон», а это — уже судьба, и звук не звучит…
Вот сейчас уже она была готова. Ее тело остыло. Вирджиния завела руки назад, к самому низу позвоночника, откуда, как говорят, тело вытекает из себя, и через мгновение почувствовала на своих ладонях теплый ручеек, а потом, разведя пальцы, слегка наклонилась вперед, чтобы дать ему дорогу…
вдохнула болотный запах крови…
потом, перенеся руки вперед, соединила пальцы точно над лобком и, сосредоточившись, увидела, как маленькая ранка, совсем незаметный шрам, открылась, словно губы, и из нее вытекла капля, вторая… ее пальцы опустились вниз, прокладывая ручейку крови путь…
то, что я почувствовала, что смогла вычленить в своих ощущениях, было понимание того, что какая-то внешняя сила требует, просто приказывает мне уйти из себя…
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».