Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [117]

Шрифт
Интервал

… мы молчим, потому что наше молчание наполнено. Мы всматриваемся вдаль, в виды вокруг и иногда не знаем, где наши глаза, они в нас или там, вдали. Эти виды невинны. Они не превращаются в прошлое, не рассказывают о себе, потому-то мы и приходим сюда каждый день в точно определенное время. Мы смотрим на фьорд, волны разбиваются о его скалы, и их пена заливает лодку, которую держит на якоре ее тень, трещины в скалах блестят перламутром, белый туман источается из них и тает. Конец. Это — сейчас. А прошлое — лишь слова, воспоминания — слова, прошлое — грех…

… прошлое — грех, но посмотрите, как вид очищает его и через наше молчание заполняет словами… Сначала мы рассказываем о них про себя, слова в словах, ведь мы не перестаем ждать. И снега, и цветения яблонь, и горлицу… мы не можем остановиться, пока в своих словах не превратимся в Клавдию, пока не превратим Клавдию в слова, чтобы напомнить о ней. Молчание — уравнение тишины и отсутствия, ответ задачи, которую мы постоянно и безо всяких причин выговариваем, ностальгия, которую мы скрываем от себя, потому что ностальгия — чувство, самое сильное на свете, в который мы не хотим возвращаться…

… ностальгия исполнена нашими видами, словами отсутствия, и всё оголено из-за поздней осени, которая поглотила свои листья. Эта нагота противоречива…

— а может быть, это и есть melencolia? волнение от невинности видов? но тогда, если можно точно в этот миг поймать свет, найти его слова и перенести его в них, то слова тоже станут невинными, волна не стечет с листа, рыба, выброшенная волной на камни, не перестанет биться, лодка никогда не сможет отделиться от своей тени… и где-то там мы встретим Клавдию…

— нет она не melencolia… ведь melencolia,

отразившаяся в панораме и удвоившаяся в ней, уже — радость, а в радости слова могут быть и произнесены вслух…

— о, да… в радости и лучи заката — слова, и облако, нарисовавшееся на небе над нами, и баклан с ороговевшим клювом-когтем, и горлица, которая воркует наши имена, чтобы поделиться с нами…

а радость вечна, пока она длится…

… и вот сейчас наши взгляды ловят вдали что-то, где-то там, за фьордом, наши друзья, они идут к нам. Скоро они будут здесь и, наверное, уже видят нас, а мы им помашем, могли бы помахать шарфами, если бы они у нас были… что может быть радостнее этого?

… Виола со своими каштановыми косами, которые ветер не может расплести,

… мисс Вера, она придерживает шляпу рукой,

… юбка Доминик закручивается вокруг ее ног, она такая худенькая, бедняжка…

… Бони и Мэтью вместе тащат сумку, в ней мука, из которой мы замесим наш хлеб…

… Михаэль хромает за ними, и его трость, на которую он опирается, тонет в песке, но он не упадет, Линда поддерживает его рукой.

… их путь был долгим,

… но они возвращаются к нам вовремя, потому что погода…

… они обгоняют дождь,

… они поднимутся наверх, чтобы увидеть за облаками последний луч, и мы вместе проводим его в море.

… вот они,

… наши друзья, с которыми мы сидим за одним столом,

… вот и они.



Рекомендуем почитать
Колючий мед

Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.


Неделя жизни

Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.


Белый цвет синего моря

Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.


Осколки господина О

Однажды окружающий мир начинает рушиться. Незнакомые места и странные персонажи вытесняют привычную реальность. Страх поглощает и очень хочется вернуться к привычной жизни. Но есть ли куда возвращаться?


Возвращение

Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.


Огненные зори

Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.


Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.


Детские истории взрослого человека

Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.


Матери

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».


Разруха

«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.