Дилетантское прощание - [38]

Пегги стремглав выскочила из кабинета, старательно грохнув дверью.

Боже ты мой.

Я пребывал в полной растерянности. Столь нелогичные беседы случались нечасто. Когда путь из точки A пролегал не к точке B, но к точке H. И даже к точкам X, Y, Z!

Срочно требовалась книжка «Дилетантская спятившая секретарша».

Коллеги все слышали? Уж грохот-то двери нельзя не заметить. Я прислушался, но ничего не уловил. В приемной царила мертвая тишина.

Я взял печенье. Осмотрел. Я вроде бы расстроился. Небывалый случай, чтоб Пегги вышла из себя.

Печенье овсяное, с шоколадной крошкой. Только не магазинный плоский кругляш, а этакая объемная долька из цельных хлопьев, присыпанная даже не стружками, а кусочками шоколада. На пробу я чуть-чуть откусил. На секунду шоколад охолодил язык, потом начал таять. Возможно, кто-нибудь счел бы это печенье сыроватым, а вот на мой вкус оно было пропечено в самую меру – слегка вязкое внутри и хрустящее сверху. И еще какие-то твердые крапины создавали интересный текстурный контраст. Орешки, что ли? Нет, не орешки. Нечто тверже и кольче. За размышлением я не заметил, как прикончил печенье, и тогда, поддев крышку банки, выбрал себе еще одно. Надо же выяснить, что это за вкрапления. Изрядно откусив, я стал задумчиво жевать. Отчетливый овсяный вкус – сразу видно, что использованы старые добрые хлопья, а не фигня быстрого приготовления. Хорошо бы сейчас стакан холодного молока, но нельзя получить все сразу. Я доел печенье и взял следующее. Потом еще одно. Глупо, конечно, но я прикрыл глаза, наслаждаясь разнообразием вкусов – овса и шоколада, озерцом растекавшегося по языку. Я проглотил, открыл глаза и снова откусил.

Жестяная банка для печенья тоже радовала глаз. Для каждого времени года у Пегги имелась своя банка: на Рождество – ярко-красная с Санта-Клаусом на крышке, на Пасху – бледно-зеленая с кроликом в шляпке, на лето – нынешняя с гортензиями, на осень – расписанная желудями. Я взял очередное печенье и, размеренно жуя, перевел взгляд на кофточку, пелериной висевшую на спинке стула. Вряд ли одеяние с короткими рукавами может согреть, но, видно, Пегги очень любила эту белую кофту со сборчатыми плечиками. По краю рукавов шли узенькие вязаные оборки (как же без них), еще две оборки украшали планку с пуговками. Могу спорить, у Пегги даже белье в оборках. Я провел приятную минуту, вообразив ее лифчик: кружева (наподобие бумаги в банке для печенья) обрамляют чашки и сходятся у нежной впадины меж грудей. Я сунул руку в банку, но она оказалась пустой. Одни лишь крошки. Я собрал их пальцем и тщательно его облизал. Потом испустил протяжный сытый вздох и, откинувшись в кресле, вновь развернулся к окну.

Замызганное окно цокольного этажа выходило на зады неопрятного кирпичного дома, рядом с обшарпанными деревянными крыльцами громоздились мусорные баки и пирамиды пустых ящиков из-под молочных бутылок. А возле них стояла Дороти. Она была абсолютно неподвижна, я даже не сразу понял, что это она.

До нее было футов двадцать, но я не знал, видит ли она меня, хотя взгляд ее был обращен к окну. Руки ее висели вдоль тела, сумки при ней не было. Она выглядела как человек, который не знает, что ему с собой делать. Как будто заблудилась. И не ведает, куда идти дальше.

Я неуклюже вскочил, но, пока добрался до окна, она развернулась и пошла прочь.

8

Как-то раз ночью я проснулся и услышал тихое бормотанье, доносившееся из спальни сестры. А потом однажды утром, бреясь в ванной, я глянул в окно и увидел Гила, который вышел из дома, сел в свой пикап и тихонько укатил.

Все понятно, я стал помехой. Пора вернуться домой.

Но ведь ремонт еще не закончен, сказали Нандина и Гил, когда вечером я объявил о своем решении. Ничего страшного, ответил я, подумаешь, с утра рабочие чуть-чуть обеспокоят. Ну ладно… раз ты так хочешь… – с заметным облегчением согласились оба. Сразу после ужина я начал паковаться. А на другой день, это была пятница, ушел с работы пораньше и переехал.

Сияющее жилье мое, полнившееся гулким эхом, смахивало на кукольный домик, девственно чистый и пустой. Но спальня была забита мебелью и коробками с вещами, а потому я разместился в гостевой комнате, из-за малых размеров избежавшей участи кладовки. Я порадовался предлогу не спать в своей кровати. Наверное, я боялся, что нахлынут воспоминания – не о супружеской жизни, но о тех днях после несчастья, когда ночь напролет я лежал без сна, гадая, как жить дальше.

Однако переехал я не только из-за Нандины с Гилом. Будем честными. Вторая и главная причина – в доме я надеялся увидеть Дороти. После ее появления на задах неприглядного здания прошло две недели, но она ни разу нигде не мелькнула. Тщетно я выглядывал ее на улицах, в толпе, во всяких очередях. На перекрестках я резко оборачивался, надеясь застать ее врасплох. Я усаживался на приметные скамейки и всеми силами старался почувствовать, как мы с ней соприкасаемся рукавами. Все напрасно. Она меня избегала.

Дома особенно внимательно я следил за тротуаром и задним двором, где Дороти появлялась раньше. В субботу я встал чуть свет, заглотнул импровизированный завтрак (два батончика мюсли из коробки с продуктами, стоявшей в спальне) и вышел на улицу, стараясь как можно тише стучать тростью, чтобы не тревожить соседей. Я обошел квартал, но встретил лишь чрезвычайно пугливую черную кошку, при моем приближении дунувшую прочь. В безлюдье я казался себе непомерно высоким. И охотно вернулся домой.