Диктатура пролетариата - [39]

Тем не менее в этой сфере ощущается зарождение ростков чего-то нового.

Я обрисовал мое восприятие того, как демон большевизма рука об руку с жестоким эгоизмом подрывают нравы в России. Но обе эти составляющие лишь крупицы в многообразии русского народа и общества. Помимо них есть широкие слои населения, для которых Моисеевы заповеди и Нагорная проповедь не пустой звук и которые еще руководствуются, осознанно или неосознанно, принципами умеренного эгоизма, здорового альтруизма и нормальной человечности. Они борются с плевелами, пытаясь хоть как-то поддержать нормы на плаву. В другой главе у меня есть несколько заметок об учащейся молодежи – ее путь нелегок. Именно среди этих широких несознательных или полусознательных народных масс нужно нащупывать почву. Виденное и слышанное мною часто указывает на снизившийся уровень воспитания, но общее впечатление не оставляет сомнений: среди этих масс большевизм не даст сильных всходов. Наоборот, здесь встречаешь, пускай временами робкое и слабое, но все же ярко проявляющееся, в виде насмешек или негодования, неприятие коммунистической жестокости и аморальности. Только идеологический террор и цензура пока еще удерживают народ от открытого ропота.

Но вместе с тем можно отметить некоторое духовное измождение, почти оцепенение, поразившее остатки образованных кругов. Здесь работает, как я уже замечал, «закон относительности». Всякий раз, когда я заводил разговор о тех горестях и унижениях, свидетелем которых я был, или спрашивал, почему недовольные еще не объединились против давно прогнившего деревянного идола коммунизма, я наталкивался на следующее возражение: так-то так, но если бы Вы только видели, что творилось два-три года назад… Тем самым мысль обращалась к годам ужасной нищеты и первой волны террора, с их трагической и гротескной реальностью, когда всемирно известный физиолог был вынужден чистить на кухне замерзшую картошку, лишь бы дать детям возможность спокойно работать, когда мой добрый друг, сухонький, больной ученый-лингвист, будучи инвалидом, из последних сил тащил на себе дрова для семьи и погиб от голода и физического изнеможения… В свете тех страданий все то, что претерпевает народ сейчас, блекнет и кажется, безусловно, менее тяжелым и относительно сносным. Только когда воспоминания прошлого утратят яркость, можно ожидать, что сегодняшние испытания выйдут на первый план со всей резкостью и всколыхнут в людях потребность в восстании. И если оно будет запаздывать, следует помнить, что война и коммунистический режим забрали жизнь и свободу у сильнейших личностей, опаснейших противников режима. Произошел «обратный» естественный отбор, и нужно дождаться возмужания новых сил.

Но для прорыва также требуются новые объединяющие, созидательные движения и идеи. Их пока не наблюдается. Как никогда Россия, находящаяся под игом коммунистического материалистического идола, ждет провозвестников новых идеалов, новых нравственных норм, жаждет лозунгов, которые, сохранив здравое зерно социалистического гуманизма, предостерегли бы народ от пути Каина, завистника и братоубийцы, и заставили бы людей понять, что человеческое достоинство и счастье определяются чем-то большим, чем экономическое устройство общества.

Быть может, однако, есть нечто хорошее в том, что стране так долго приходится ждать пробуждения новых сил. Возможно, таким образом она сможет избежать впадения в другую крайность – реакционизм, не менее жестокий, чем сегодняшняя тирания. Большевизм позаботился о свержении анархического «бандитизма», пустив в ход кулаки, самое быстрое оружие. Чтобы свергнуть большевистский бандитизм, придется прибегнуть к духовному оружию, и здесь для достижения победы потребуется больше времени, неспешная и тщательная расчистка пути. Долгие годы страданий тяжелы, но, несмотря на боль и ожесточение, они дают, особенно сейчас, когда жизнь постепенно одерживает верх над доктринами, ясность и душевное спокойствие, большую терпимость и взвешенность взглядов тех идейных сил, которые придут на смену диктатуре пролетариата.

VII. Классовый суд

Великие реформы шестидесятых годов прошлого столетия подарили России во многом современный судебный аппарат, отвечающий либеральным общественным взглядам как того периода, так и последующего. Одновременно с этим ураганный порыв «буржуазного» свободомыслия и стремления к справедливости в ведущих университетских кругах уничтожил коррупцию в судебной сфере. Суд присяжных существовал в России задолго до нас. И этот суд выносил по политическим делам такие приговоры, которые привлекали внимание всего либерального мира, вызывая самые теплые отклики, – достаточно вспомнить имя Веры Засулич.

Судебные реформы были проведены не до конца. Как это случалось во многих областях русской жизни, процесс преобразований был приостановлен, а в восьмидесятые годы даже повернут вспять, пережив период реакции. Разумеется, во многих областях судопроизводства можно было с уверенностью рассчитывать на гуманное обращение, как в других странах, но были и нелицеприятные, в сравнении с европейской действительностью, эпизоды. Так, в судах сохранились пережитки сословного неравенства: человека из знатного рода не могли судить представители низших сословий. Вместо внедрения единообразной судебной системы с одинаковыми законами для гражданского суда и повседневной жизни, власти в восьмидесятые года пошли обратным путем. Принцип ориентации на местные устои был направлен исключительно на крестьянское сословие: для крестьян, в отличие от других слоев, были учреждены особые суды низших инстанций, административная власть местами слилась с судебной, немыслимое телесное наказание было сохранено, причем его применение частично зависело от субъективного решения судей высшего сословия, и т. д.