Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса - [7]

На этом я заканчиваю по необходимости краткий обзор «родовых» свойств интеллигенции, чтобы взглянуть на судьбы русской, а затем и советской интеллигенции.

* * *

ЧАСТЕНЬКО из уст наших доморощенных философов слышишь, что-де интеллигенция — сугубо российский феномен, в других странах ее якобы нет: там-де — «интеллектуалы». Мне думается, причина этой распространенной аберрации в том, что условия, в которых формировалась интеллигенция второй половины XIX в., наложили на ее облик оригинальный отпечаток. Отраженный в публицистике, художественной литературе, кинематографе, преданиях поколений, этот облик вскоре после 1917 г. превратился в ностальгический образ, исполненный былых и мнимых достоинств, в некий эталон, в сравнении с которым наш современный интеллигент как бы уже заслуживает лишь звания интеллектуала (а про зарубежных и говорить-то нечего: всегда были таковы). Среди различных черт этого «милого сердцу образа» выделяются три основных:

— отчаянная оппозиционность по отношению к любому правительству,

— глубокая идейность и

— народолюбие, доходящее до народопоклонства.

Попробуем разобраться, что же в действительности представляла собой российская интеллигенция от истоков? Как она создавалась и что с нею стало? С чем подошла она к роковому рубежу 1917 г.? Не была ли она и впрямь феноменальна? И тогда, может быть, правы те, кто обвиняет ее в деградации? Или же ее своеобразие попросту ушло вместе с условиями, его породившими, обнажив независящую от времени и места суть интеллигенции? Итак, обратимся к истории, чтобы добраться до корней «особенности» русской интеллигенции.

К 1917 ГОДУ история русской интеллигенции насчитывала уже двести лет. Впрочем, в виде одиночек, а затем диаспоры, интеллигенция, т. е. образованные, занятые умственным трудом люди, была и в Древней Руси. Как была она в античных Египте, Греции и Риме, в средневековой Европе и т. д. Десятки и сотни тысяч ученых монахов, сочинителей и переписчиков литературы, архитекторов, художников-иконописцев, ювелиров, инженеров, врачей — населяют нашу допетровскую историю. Но только при Петре начинается массовый процесс государственного производства интеллигенции в невиданных дотоле масштабах и социально значимом количестве.

В этом состоит первая историческая особенность русской интеллигенции: она — дитя правительства, а не длительного исторического процесса, как в Европе. В России не было вольных университетов, рассадников независимого знания, не было и иезуитских школ, коллегиумов, не подчиненных центральной государственной власти. Создание нашей интеллигенции с самого начала было подчинено сугубо практической государственной задаче: обеспечить «потребное количество» представителей умственного труда Первого порядка — инженеров, офицеров, врачей, священнослужителей, послушных абсолютизму. Размах был взят серьезный. Одновременно во всех школах обучались тысячи детей. Во второй половине XVIII в. только на территории самой России, не считая Украины, Сибири, Польских областей и т. п., насчитывалось до 317 тыс. лиц, получивших начальное образование в стенах государственных учебных заведений. А еще минимум 47 тысяч окончили специальные ученые заведения, получили интеллигентские профессии, стали интеллигенцией своего времени. В том числе примерно 15 тысяч относительно высокообразованных специалистов вышло из сословных дворянских корпусов и училищ. Названные цифры не учитывают значительное количество крепостной интеллигенции — музыкантов, врачей, актеров, художников. Впервые в России, особенно в столицах, сложился подобный количественно значительный и относительно обособленный контингент образованных людей. Культурная и общественная ситуация в этой связи резко изменилась.

Как же получилось, что в среде российской интеллигенции, рожденной по мановению самодержавия, возникло оппозиционное течение? Почему определенная часть интеллигенции пошла против правительства?

Мне кажется, что стремительный рост интеллигенции, а с ней и культуры — это только одна сторона дела. Другая состояла в том, что интеллигенция не только росла, но и поляризовалась. На одном полюсе оказывалась немногочисленная высокообразованная дворянская интеллигенция, на другом — почти в три раза более многочисленные, но далеко не столь широко и блестяще образованные интеллигенты из непривилегированных слоев.

Соответственно расслаивалась и культура. Кабинеты дворян-литераторов превратились в лаборатории духа, где совершались наиболее важные открытия, в частности, в области словесности. По заказу высокопросвещенного дворянского вкуса интеллигенцией Второго порядка создавались шедевры архитектуры, музыки и живописи, собирались библиотеки. Рафинированная культура высших слоев была весьма эзотеричной, «для своих». Параллельно в кругах непривилегированной интеллигенции доживали свой век эстетические приоритеты давно минувших эпох, в том числе литературные памятники петровского времени и даже более ранние. (Культурное отставание широких кругов интеллигенции Первого порядка, которые в силу материальных и социальных обстоятельств не могли подняться к вершинам просвещения своего времени — есть явление, вообще характерное. Именно оно объясняет, например, почему в дни жизни Пушкина наибольшей популярностью у широкой публики пользовались Бенедиктов, Марлинский и Кукольник, а в дни жизни Блока — Фофанов и Бальмонт.)