Диктатор и гамак - [32]
14.
И потом, он слишком увлекся игрой, чтобы о чем-то подозревать, слишком обрадовался, когда эти два офицера приняли его за Чаплина, два образованных человека, привыкшие вращаться среди публики с верхней палубы, светские люди, которых просто так не проведешь. Их воодушевление подтверждало его талант актера, вот что он тогда подумал! И еще он очень обрадовался, услышав итальянскую речь, язык его юности. К тому же с этой своей бородой и курчавыми волосами, окружавшими со всех сторон его круглые очки, комиссар Моразекки уж очень напоминал ему старого цирюльника-гарибальдийца.
Итак, не задерживаясь на тоне двух «guarda», он простодушно протянул руку комиссару Моразекки и сказал на своем чистейшем итальянском:
— Guarda é toca, Tommaso, uomo di роса fede[29].
А тот не переставал трясти ему руку.
— Мистер Чаплин! Ко всему прочему, вы еще и по-итальянски говорите!
— По-итальянски, по-испански, по-португальски, на английском варианте английского и даже немного по-французски, когда требуется показать себя по-настоящему умным человеком.
15.
Это правда, ко всему прочему, я еще и по-итальянски с ними заговорил! Tommaso, иото di poca fede… Как только вспомню об этом… Как они, должно быть, переглянулись в тот момент! «Черт, а ты прав, Польчинелли, это Валентино, он говорит по-итальянски, да еще со своим бедняцким акцентом!» Да, я говорю по-итальянски с тем самым вшивым акцентом, поскольку мой цирюльник-гарибальдиец был родом из Апулии, как и Валентино, и как матушка Моразекки, девушка из Таранто! «Он говорит с нашим акцентом, это Руди! Его отец был из Кастелланаты!» — «А его мать была француженкой, так?» — «Точно, из Эльзаса». То-то, должно быть, они возликовали, стоило мне только отвернуться! «Но что он здесь делает в таком виде, переодевшись под Чаплина?» — «Поди узнай… Может, хочет доказать сам себе, что способен играть не только своих голубков пустыни…» — «Ладно, но почему именно Чаплин?» — «Потому что это комик! Потому что нет ничего более далекого для него! И еще потому что Чаплин — лучший! Потому что если тебе удастся это, сойти за Чаплина, когда ты Валентино, ты сможешь сыграть все на свете!» И потом, немного погодя, представляю себе их идиотские предположения… «И еще неприятности в любви, его только что бросила Рамбова, а это как-никак уже вторая его жена! Подумай, как такая звезда, как Валентино, может на это отреагировать?» — «Постой, постой, а Пола Негри, кажется, уже что-то поговаривали о Поле Негри? Я думал, он утешился в объятиях Полы Негри…» — «Пола Негри, Пола Негри… Слушай, так это ведь бывшая Чаплина, Пола Негри, так?» — «Да, да! „Самый мрачный из комиков“ — вот что она о нем говорила». — «Ах вот в чей огород камешек! Значит, Валентино хочет обставить Чаплина?» Боже мой, я так и слышу всю эту их болтовню… всю эту журнальную чушь. Просто-напросто они дохнут со скуки, эти моряки. Вы видели когда-нибудь океан? Хлопковое поле, которое покрывало бы две трети земной поверхности! Бороздить эти бескрайние пространства туда-сюда — и так всю жизнь… Так, оставаясь на борту корабля, можно дойти до чего угодно. Во всяком случае, я не могу слишком на него сердиться, на этого Моразекки; просто это была прекрасная возможность позабавить народ. Ни один бортовой комиссар не устоял бы перед таким соблазном: «Дамы и господа, прошу внимания, у нас на борту находится Рудольф Валентино, но по личным причинам он предпочитает выдавать себя за Чарли Чаплина. Я рассчитываю на вашу деликатность и надеюсь, что вы с уважением отнесетесь к этой причуде и не раскроете его инкогнито. Делайте вид, что ни о чем не догадываетесь, от этого наше путешествие только выиграет!»
16.
Итак, все делают вид, что принимают его за Чаплина. Его приглашают за столик. Старший матрос и офицер машинного отделения присоединяются. Украдкой перемигиваются. Спрашивают его, что он здесь делает, в этом порту, вдали от дома, мистер Чаплин. Он отвечает, что после своего недавнего триумфа в Европе — этой «чрезмерной славы» — он испытал потребность «очиститься», отправившись в небольшое южноамериканское турне, вот так, инкогнито, он устремился внутрь, в глубинку, где его еще совсем не знали, туда, куда еще не добрался кинематограф, что он только что вновь пережил свои первые впечатления, вызванные открытием «танцующих картинок». Знают ли они, где находится Терезина? Нет? Представьте себе, там кинематограф запрещен! Он рассказывает о своем обратном пути, своем «внутреннем каботаже», своих посещениях богаделен, казарм, приютов, тюрем, об эмоциях людей, находящихся в этих закрытых учреждениях — кинематограф в его первые дни! Но вот передышка окончена, теперь он должен возвращаться домой, его ждет работа — серия важных съемок для Ассоциации актеров. Правда? Он возвращается? Каким пароходом? Он еще не выбрал. В таком случае, почему бы не нашим, мы едем в Нью-Йорк, вы бы оказали нам такую честь, не говорите нет, мистер Чаплин, королевская каюта, проезд бесплатно, само собой разумеется… Ну что ж, с удовольствием, только… Ну да! Да! Ну же, синьор Чаплин,
