Дикое племя - [8]

Он встал и направился к дверному проему, ведущему в другую комнату. Там виднелись два глиняных лежака — жесткие, но все же очень привлекательные. Он должен поспать. Хотя тело, которое он сейчас носил, было молодым и сильным, это было всего лишь обычное тело. Если он будет осторожен в обращении с ним, станет давать ему надлежащий отдых и пищу, не доводя до истощения, оно может прослужить еще несколько недель. Но если он продолжит изнурять это тело так, как он делал, когда разыскивал Энинву, оно отслужит свой срок гораздо раньше. Он вытянул руки перед собой, опустив вниз ладони, и заметил без всякого удивления, что они дрожат.

— Энинву, я должен поспать. Разбуди меня, когда еда будет готова.

— Подожди!

Неожиданная резкость, прозвучавшая в ее голосе, заставила его остановиться и обернуться.

— Ответь мне, — сказала она. — Что бывает, когда люди отказываются идти с тобой?

Неужели это было все? Он оставил ее вопрос без ответа, забрался на один из лежаков, улегся на покрывавший его матрац и закрыл глаза. Ему казалось, еще прежде чем сон подступил к нему, будто он слышит, как она заходит в комнату. Но он не обратил на это никакого внимания. Уже очень давно он открыл для себя, что люди становятся более сговорчивыми, когда он дает им возможность самостоятельно найти ответы на подобные вопросы. Только дурак нуждается в прямом ответе. А эта женщина была отнюдь не глупой.

Когда она разбудила его, дом был наполнен запахами пищи, и он быстро поднялся, чувствуя сильный голод. Он сел рядом с ней, вымыл руки водой из широкой глиняной чашки, которую она ему подала, а потом прямо пальцами подхватил со своей тарелки кусок разваренного батата и опустил его в общий котел с наперченным супом. Еда была очень вкусной и питательной, и поэтому некоторое время он был поглощен только ей, не обращая никакого внимания на Энинву. Она, как он успел заметить, во время еды тоже не имела склонности к каким-либо разговорам. У него вдруг всплыли очень давние воспоминания, оставшиеся с тех пор, когда он жил какое-то время среди ее народа: между омовением рук и принятием пищи должна быть еще короткая религиозная церемония. Пища и пальмовое вино обязательно подносились богам. Он спросил ее об этом, когда его собственный голод был уже почти утолен.

Она взглянула на него.

— А какому богу поклоняешься ты?

— Никакому.

— И можно узнать, почему?

— Я всегда помогаю себе сам, — ответил он.

Она кивнула.

— Ты делаешь это как минимум двумя способами. Я тоже помогаю себе сама.

Он слегка улыбнулся, но не смог заглушить тревогу: трудной задачей может оказаться попытка хотя бы частично приручить женщину из буйного дикого племени, которая вот уже более трехсот лет в одиночку борется за жизнь. Нелегко заставить ее последовать за ним. Однако у нее есть сыновья, о которых она заботится, и вот с этим, может быть, связана ее уязвимость. Вполне возможно, она потом заставит его глубоко пожалеть, что он увел ее с собой, — ведь она может решиться убить его, если он проявит хоть какую-то слабость.

— Перед своими людьми я стараюсь уважать богов, — сказала она. — Для них мои слова — это голос бога. Но для меня… За свою жизнь я убедилась, что люди должны поклоняться собственным богам и должны сами устраивать свое счастье. А несчастье может случиться независимо ни от чего и ни от кого.

— Ты совсем не подходишь для здешней жизни.

Она только вздохнула.

— Все опять об одном и том же. Я уже привыкла здесь, Доро. У меня было уже десять мужей, каждый из которых указывал мне, что я должна делать. Почему я должна соглашаться, чтобы ты стал моим одиннадцатым? Потому что ты убьешь меня, если я откажусь? Вот так мужчины на твоей земле добывают себе жен, угрожая им убийством? Хорошо, допустим, что ты не убьешь меня. Возможно, что мы договоримся!

Он пропустил мимо ушей эту ее вспышку, хотя при этом и заметил, что она предположила как нечто само собой разумеющееся, будто он хочет взять ее себе в жены. Действительно, это было с ее стороны наиболее естественное предположение — и, возможно, правильное. Он размышлял уже о том, с кем из его людей ее спарить в первую очередь, но сейчас понял, что должен взять ее себе. По крайней мере, на время. Он частенько удерживал около себя наиболее сильных из своих людей — иногда по несколько месяцев, а иногда и год. Если это были дети, они учились почитать его как отца, если это были мужчины, они учились почитать его как хозяина, а если это были женщины, то они предпочитали принимать его скорее как любовника или мужа. Энинву была самой красивой из всех женщин, которых ему доводилось видеть. Он был настроен затащить ее в постель уже сегодняшней ночью, и проделать это еще много-много раз, пока не переправит ее в деревню, где он держал своих породистых людей и которую он создал в колонии Нью-Йорк, находящейся под британским протекторатом. Но почему на этом все должно закончиться? Эта женщина была очень редкой находкой.

Он заговорил мягко и осторожно.

— Разве я пытался убить тебя, Энинву? Зачем? А ты убила бы меня, если бы смогла?

— Возможно, я смогу сделать это!

— Так вот я. — Он бросил на нее взгляд, который откровенно игнорировал ее мужской облик. Его глаза вели разговор с женщиной, скрытой под мужской внешностью, — по крайней мере он надеялся, что так оно и есть. Будет еще более приятно забрать ее тело, потому что она готова предпочесть это из-за охватившего ее страха.