Дикки-Король - [13]

— Я никогда не болею, — спокойно ответила Полина. — И, знаете, сколько бы ни ела, ни за что не поправлюсь…

— Тебе везет… — вздохнула Анна-Мари. Она будет есть только вечером, в молодежной гостинице или придорожном кафе, а может быть, если погода будет хорошая, прямо на улице в своем спальном мешке. Ей казалось, что она меньше толстеет, когда никто не видит, как она ест.

— Как бы то ни было, — обреченно произнесла Полина, — я не перестану жевать, пока его не увижу. Это нервы.

К восьми часам вечера шапито было снова установлено. Музыканты скулили, механики по звуку стонали, бегая туда и обратно, мимоходом кто-то опрокинул и разбил юпитер. Алекс орал на организаторов.

— Могли бы мне сказать, что вы не в ладах с домом культуры! С этими домами вечно вляпаешься! Знаете, на сколько мест он рассчитан, этот их… дом, а? На девятьсот. Даже не на тысячу! Куда это годится, а? Да чтобы я позволил Дикки Руа петь в бараке на девятьсот мест? А в отместку они заставляют меня ставить шапито в болоте. Ох уж этот мэр!

На другом конце города, там, где была прежняя площадка, Серж с помощью двух рабочих сцены установил огромный транспарант: «По распоряжению мэра концерт Дикки Руа перенесен на площадку у „Новотеля“». Остановился какой-то автобус.

— «Новотель» — это где? — крикнул со своего высокого сиденья молодой шофер.

Серж движением руки указал направление. Даже не поблагодарив, шофер рванул с места, забрызгав грязью всех троих.

— Вот нахал! — беззлобно сказал один из рабочих.

— Что это за ребята?

— Одна из групп. Парижане.

— А! — ответил второй, как будто этим все объяснялось. Он был из местных.

И вот уже остановился другой автобус, выпустив два десятка людей, не сразу заметивших транспарант. Увидев его, все приуныли.

— Нет! Не может быть!

— Да, да, дамы и господа! — с сочувствием отозвался Серж. — Но вы прибыли вовремя, не огорчайтесь. Концерт начнется на час позже. Понимаете, надо же заново смонтировать шапито! Поезжайте по Авиньонской дороге, сверните налево, и через три километра попадете к «Новотелю». Это совсем просто.

Но недовольство только возрастало.

— Ведь это же не наш собственный автобус, а рейсовый! Что же делать?

Фанаты снова вошли в автобус и стали упрашивать шофера.

— Ничего не поделаешь. Я могу лишь подбросить вас до перекрестка. И то это не остановка!

— Но мы приехали из Антверпена… Брюсселя… Компьеня… Клермон-Феррана, — протестовали огорченные фанаты.

— Ну а я здесь при чем?

— Послушайте, — предложил Серж, — мне уже пора возвращаться туда. Мы можем подвезти несколько человек в грузовиках. Но там оборудование… Так, так… Ты скольких сможешь взять, Люко?

— Человек шесть… Ну-ка давайте, девочки!

У первого грузовика началась сутолока.

— Я тоже возьму шестерых, но ни на одного больше, — объявил Серж. — В путь.

Шофер автобуса терял терпение.

— Поймите же, у меня, кроме вас, есть и обычные пассажиры. Не ночевать же им здесь, а? Садитесь, высажу вас на перекрестке, и точка.

Морис Хайнеман, парикмахеры Жан-Пьер и Марсьаль были слишком далеко от двери автобуса и не могли выйти. Так же, как две трети фанатов. Нескольким взмолившимся девушкам кое-как удалось еще вскарабкаться на грузовики. Остальным пришлось вернуться в автобус. Заработал мотор. Группа смирилась.

— До скорого! Займите нам места! Если у Жанины есть транспорт, пошлите кого-нибудь нам навстречу!

Тронулись. «Я, что ли, иду на этот концерт!» — бурчал шофер. Он резко затормозил у перекрестка.

— Вот. Отсюда и трех километров не будет, и идти все время прямо. А у меня могут быть неприятности!

— Хотите, чтобы у вас в ногах валялись? — заявила мадемуазель Вольф, выходя первой с высоко поднятой головой. Остальные с разными комментариями последовали за ней.

На дороге оказалось человек тридцать. Было пасмурно. Морис Хайнеман философически заметил, что дождь больше не идет. Это было действительно так.

— Я, признаться, немного притомилась, — со смирением сказала Эльза Вольф.

У фанатки из Компьеня болела вывихнутая нога.

— Не знаю, доберусь ли я. Три километра!

Они никак не решались тронуться в путь с чемоданами, рюкзаками, тюками, которые громоздились у их ног.

— О! придется сделать это для Дикки, — вздохнул Жан-Пьер. Он нагнулся и поднял свой чемодан. Достойному примеру последовали и остальные. Полина взвалила на плечи свой огромный рюкзак. Марсьаль — сама любезность, — кроме собственного, взял еще чемодан девушки из Компьеня. Пошли. «И в самом деле, это можно сделать для Дикки, — думала Полина, сердясь на себя. — Сказать это должна была я…» И она резко прибавила шаг, а Эльза Вольф не отставала от нее: лучше умереть, чем признаться, что ей не под силу то, что может сделать шестнадцатилетняя девушка.

Анна-Мари задыхалась. Но она, по крайней мере, могла утешать себя тем, что немного похудеет… Несколько девушек, которых другие не знали или не узнавали, шли впереди и невероятно возбужденно рассказывали друг другу о подарках, которые собираются сделать Дикки, о письмах, которые писали ему после весеннего турне. Таких девиц Эльза Вольф в шутку называла «людоедками» — они мечтали протиснуться поближе к Дикки, дотронуться до него, поцеловать и, может быть, в один прекрасный вечер проникнуть к нему в номер, а если нет, то сделать так, чтобы их в этом заподозрили… «Людоедкам» все это прощали, потому что ни одна из них всерьез и не надеялась удержать его, а их неистовство зажигало публику.