Диккенс - [48]

К удовлетворению актера, к радости радикала, убедившегося в своей популярности у рабочего класса, вскоре добавится выгода «отца семейства», всегда стремившегося нарастить свои доходы, поскольку, хотя чтения в Бирмингеме были бесплатными, они быстро подали идею заказчикам, рассчитывавшим на прибыль. «Если бы Диккенс стал чтецом, — заявил Уиллс своей жене, — он сколотил бы еще одно состояние. Естественно, сам он никогда этого не предложит. Но если его настойчиво попросить, он согласится, он сам мне сегодня сказал».

Тем временем, в начале 1854 года, Диккенс столкнулся с более важной проблемой: падением продаж «Домашнего чтения». Знакомой проблеме — привычное решение: ему придется войти вдело и опубликовать в журнале новый роман. Это будут «Тяжелые времена» — тот пресловутый «удар», который он мечтал нанести по эксплуатации рабочих со времен «Никльби» и посещения прядильных фабрик. Наверное, недавнее общение с рабочими из Бирмингема повлияло на его выбор. За 15 лет условия труда в промышленности ничуть не изменились, а экономическая догма невмешательства по-прежнему препятствовала участию государства в этой области. В конце января Диккенс отправился в Престон, где бушевал социальный конфликт. Сожалея о забастовке, Диккенс, однако, убедился, что рабочие были принуждены к ней неуступчивостью и глупостью заводчиков.

Кстати, в недавней статье под названием «Обман о сказках» он раскритиковал реформы утилитаристского толка, целью которых было «рационализировать» сказки и систему воспитания вообще. В самом начале романа сухой и прозаичный Томас Грэдграйнд так излагает эту модную теорию школьному учителю: «Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты. Не насаждайте ничего иного и всё иное вырывайте с корнем. Ум мыслящего животного можно образовать только при помощи фактов, ничто иное не приносит ему пользы. Вот теория, по которой я воспитываю своих детей. Вот теория, по которой я воспитываю и этих детей. Держитесь фактов, сэр!»[41]

В «Тяжелых временах» Диккенс обрушился на бесчеловечность утилитаризма, который приносит тела и души в жертву рентабельности и исподволь процветает что на фабрике, что в школе. Этот роман, написанный за несколько месяцев и отмеченный Фридрихом Энгельсом, — обвинительная речь против эксплуатации человека человеком. Точно так же, как лондонский туман придавал поэтическое единство «Холодному дому», вредоносный дым вымышленного города Коктаун ощущается на каждой странице «Тяжелых времен» — книги, которая и сегодня остается свидетельством ключевого момента в истории капитализма.

Диккенсу она далась тяжело. Ритм еженедельных выпусков подверг испытанию его творческие силы. Конечно, ему уже удавалось выдерживать его, работая над «Барнеби Раджем» и «Лавкой древностей», но тогда его не коробило он неточностей и поспешного латания дыр; с тех пор его писательская требовательность возросла. Чувствуется, что ему было тесно, душно, нудно на этих страничках (не больше трех сотен — «новелла» по диккенсовским меркам), где он не позволял себе никаких отклонений от темы, никаких ненужных ответвлений сюжета, чем выбивал у себя из рук один из главных козырей. В этом смысле можно сказать, что филиппика против утилитаризма и сухости сердца парадоксальным образом стала самым сухим и «утилитарным» романом Диккенса…

Но «Тяжелые времена» пострадали от внутреннего противоречия, которое автор не смог разрешить и которое сегодня бросается в глаза современному читателю. Диккенсовский радикализм достиг в этом романе высшей точки, но при этом зашел в тупик и показал свою ограниченность. В противоположность людям, с которыми он встречался в Престоне, вожак забастовщиков из романа — гнусный демагог: Диккенс сталкивает его опасную риторику с цинизмом промышленников. Отвергая по своей природе насилие и по-прежнему скептически относясь к политике, он в конечном счете предлагает для преодоления кризиса объединить «людей доброй воли», что выглядит как заклинание.

Публикация первой части совпала с началом Крымской войны в апреле 1854 года. Диккенс терпеть не мог российского самодержавия, однако почувствовал «что-то вроде отчаяния, видя, как пороховой дым и кровавое марево скрывают несчастья и страдания гражданского населения». 1 октября он был в Булони на военном параде, во время которого Наполеон III получил ложное известие о падении Севастополя; эта гротескная деталь символизировала в его глазах убийственную некомпетентность, с какой франко-английская коалиция вела военные действия. В Англии и Уэльсе разразилась ужасная эпидемия холеры, и Диккенс бушевал в «Домашнем чтении», предавая анафеме в равной мере недостойных генералов, которые губят в Крыму солдат, лишенных провианта, и лондонских политиков, которые, не прислушавшись к предупреждениям филантропов, не приняли вовремя санитарных мер для профилактики заболеваний, единственно способных сдержать эпидемию. Его гнев выразился, в частности, в редком по своей неистовости тексте, от которого вздрогнули многие его современники — не только консерваторы, но и кое-кто из его друзей, даже среди отъявленных радикалов: Диккенс писал, что рабочие должны сами вступиться за свои права с помощью среднего класса, который «…охотно их поддержит. Наша печать готова употребить всё свое влияние, чтобы помочь им… Пусть рабочие люди столицы и всех наших больших городов приложат весь свой ум, всю свою энергию, используют свою многочисленность, свою способность к единению, свое терпение и упорство для достижения одной-единственной цели. Тогда к Рождеству они увидят на Даунинг-стрит правительство, а рядом, в палате общин, представительство, не имеющее ни малейшего фамильного сходства с холодной бездарностью, которой покуда славится всё это сонное царство»