Диккенс - [22]

Из суеверия Диккенс решил уехать из Лондона, когда первая часть «Никльби» поступила в продажу в апреле 1838 года. Кэт было уже лучше, и она поехала с ним в Ричмонд. Но в последний момент он передумал и вернулся в Лондон, нахлестывая лошадей… чтобы с наслаждением убедиться в необычайном успехе начала этого романа, который разошелся тиражом 50 тысяч экземпляров! Успокоившись, он снял на лето дом в Твикенхэме, тоже за городом, и продолжал работать одновременно над «Твистом» и «Никльби», принимая множество гостей. После успеха «Пиквика» у него появились средства, чтобы вывозить всю семью на море (чаще всего в Бродстерс — живописное местечко в графстве Кент), за город и даже на континент. Причем слово «семья» надо понимать в том смысле, какой вкладывал в него Диккенс, то есть в очень широком… С этого момента он как будто старался любой ценой избегать пребывания наедине с Кэт. Самыми частыми его гостями были, конечно же, Маклиз и Форстер, составлявшие вместе с ним «клуб «Цербер», и Хэблот Браун — художник, сопровождавший в 1837 году чету Диккенс в кратком путешествии по Европе: во Францию, Бельгию и Нидерланды. Но во время дачной жизни к ним периодически присоединялись и другие: Биард и Миттон, друзья юности, Макреди, Томас Талфурд — писатель и юрист, боровшийся за соблюдение авторских прав, с чем Диккенс был солидарен, а также Джеймс Генри Ли Хант. Этот поэт из поколения романтиков, близко стоящий к Китсу и Шелли, влачил тогда жалкое существование, получая вспомоществование от своих друзей, однако это никак не сказывалось на его хорошем настроении дилетанта; впоследствии Диккенс соединит некоторые черты его характера с чертами своего отца Джона и создаст на первый взгляд симпатичный, но в целом неоднозначный образ «паразита» Гарольда Скимпола из «Холодного дома».

Отправляясь в поездки для сбора материала, Диккенс предпочитал оставлять Кэт дома. В октябре 1838 года, в компании одного только Брауна, он посетил, по настоянию парламентария лорда Эшли, крупные текстильные фабрики в Мидлендсе, в основном в Манчестере, — это было его первое знакомство с массовой индустриализацией. И оно далось ему нелегко, судя по таким словам, адресованным Кэт: «Я никогда еще не видел столько грязи, темноты и нищеты». Как и следовало ожидать, он был особенно восприимчив к эксплуатации детского труда, но возмущало его не только это, а и условия жизни трудящихся вообще. «В плане наблюдения, — писал он журналисту Эдварду Фицджеральду, — я видел достаточно, и то, что я увидел, вызывает во мне невыразимое отвращение и удивление. Я намерен нанести сильнейший удар в пользу этих несчастных созданий, но еще не решил, сделаю ли я это в ‘«Никльби» или подожду другого случая».

С той же решимостью (отметим попутно его воинственную риторику) Диккенс принял сторону лорда Эшли: этот филантроп уже несколько лет пытался заставить парламент принять законы в пользу рабочих прядильных и ткацких фабрик. Его главное требование — десятичасовой рабочий день для детей — сегодня выглядит более чем скромным, но в те времена рабочий день начинался в полшестого утра и заканчивался в полдевятого вечера, шесть дней в неделю; хозяева могли нанимать на работу детей моложе десяти лет, а тех, кому было от тринадцати до восемнадцати, заставлять работать не покладая рук по 12 часов в день! Да и то еще эти условия были им навязаны «Законом о фабриках» от 1833 года. Раньше же работодателям было позволено всё или почти всё…

Тут Диккенс вновь поставил себя в неловкое положение по отношению к левым. В общем и целом тори поддерживали хозяев заводов, а виги сочувствовали несчастьям рабочих. Но Эшли принадлежал к тори. И хотя нарождающиеся профсоюзы и большинство радикалов яростно боролись за ограничение рабочего дня, множество вигов не желали издавать законы в области экономики, следуя непреложному принципу либерализма о невмешательстве. Подпав под влияние утилитаристов, они полагали, что законы рынка рано или поздно урегулируют положение в мире труда, и приводили в качестве примера некоторые образцовые заводы, где этот процесс уже начался. Однако Диккенс был с этим не согласен: «Несколько недель назад я побывал в Манчестере и осмотрел худшую прядильную фабрику. Затем лучшую. Ex uno disce omnes[16]. Между ними не было большой разницы».

Однако он не был готов оседлать нового конька. Понимая, что плохо знает мир рабочих, и сознавая свою неопытность в области политики и экономики, он нанесет «сильнейший удар» по несправедливости только 15 лет спустя.

Для Диккенса 1839 год стал в некотором роде годом самоутверждения. Успех «Никльби» после успеха «Твиста» убедил его в том, что его творческий взлет не был делом случая и читатели остались ему верны, несмотря на смену темы. «Приключения Оливера Твиста» вышли отдельным томом под настоящим именем автора. Эта деталь может показаться несущественной, поскольку все уже давно знали, кто скрывается под псевдонимом Боз, однако она отметила собой этап в его карьере, он заявил о своих правах. Весьма показательно и видоизменение его подписи в тот период: росчерк, ранее подчеркивавший его имя, отныне украшал его фамилию. Боз ушел, ушел и Чарлз — остался Диккенс. И если знать о том, какое значение он придавал именам собственным вообще и своему в частности (чтобы в этом убедиться, достаточно отметить, что сочетание «ик» дважды используется в «Пиквик» и один раз в «Никльби»), понятно, что отныне Диккенс считал себя чем-то вроде общественного института, публичного деятеля, одно лишь имя которого кое-что значит.