Дикий цветок - [10]

Соломон был очарован сиамцем и влюбился в него с первого взгляда. Воспоминания обрели вторую молодость и скакали вместе с сиамцем. Пустые комнаты наполнились жизнью. Снова он услышал голос Амалии, когда они вошли в полученную ими квартиру в квартале старожилов, пустую, лишенную жизни, Амалия открыла кран, и хлынула вода сильной струей, и Амалия обрадовалась и сказала: «А-а, живые воды текут в пустой квартире, сама жизнь с ними течет».

Это, пожалуй, были единственные поэтические слова, которые Соломон услышал из уст Амалии, и они хранились в его душе все годы. И вот он их вновь услышал при взгляде на котенка, взял его на руки и потрепал, как в детстве птичку, которую поймал, но выпустил ее на свободу, потому что полюбил ее.

«Птичка», – бормотал Соломон.

«Как ты назвал сиамца?» – спросила Адас.

«Маленькая птичка», – смущенно сказал Соломон.

«Прекрасное имя», – рассмеялась Адас.

«Есть у меня новости для вас», – вмешался в разговор Иосиф бен-Шахар.

«Что случилось?» – спросили одновременно Соломон и Адас.

«Это не кошечка, а кот», – смеялся отец Адас.

«Кот?» – громко удивился Соломон.

«Я могу тебе это доказать», – пошучивал Иосиф.

«Какое это имеет значение – кошка или кот? – отвергнул Соломон всякое вмешательство.

«Есть небольшая разница», – продолжал веселиться Иосиф бен-Шахар.

«Всегда ты со своими избитыми шутками», – сказала Машенька.

Она сидела на диване, посмеиваясь над мужем и поправляя руками прическу. Машенька вступила в общество, борющихся с лишним весом, и похудела. Исчезли лишние складки, и это вернуло ей что-то от молодости и уверенности в себе. Она перестала быть домохозяйкой, нашла себе общество и личную жизнь, начала посещать вечеринки и покупать одежду в дорогих магазинах Иерусалима. В кибуц она приехала в желтом брючном костюме. Иосиф тоже похудел благодаря диетической кухне Машеньки, но худоба ему не шла, прибавив множество морщин на его лице. Пальцы и зубы у него стали коричневыми от сигарет, которые он беспрерывно курил. В новом щегольском одеянии мать не понравилась Адас, а отец просто отталкивал ее, став подкаблучником. Повернулась Адас к ним спиной, подошла к дяде Соломону, и взяла из рук его котенка. Сиамец рассердился и впился в нее когтями. Она быстро вернула его Соломону:

«Хочешь, чтоб он у тебя остался? Пусть остается».

Так сиамец и стал жить у Соломона.

За окнами гудит ветер, и дождь стучит в жалюзи. Соломон сидит в своем кресле, электрическая печь напротив, «птичка» свернулась клубком на его коленях, обоим тепло и приятно. Гладит Соломон мягкую шкуру, и эта вкрадчивая мягкость порождает какие-то бессознательные воспоминания, и он все шепчет: «Птичка, кошечка, птичка, кошечка…»

В один из вечеров бормотал это, забыв о присутствии Адас. Она прыснула, как в детские ее годы. Благодаря маленькому сиамцу потеплели отношения между нею и дядей. Из-за котенка Адас порой являлась и по вечерам. Вбежав с дождя, с мокрыми волосами, она тоже села греться у печки. Парок шел от ее мокрой одежды, и запах дождя распространился по квартире. Расслабилась Адас на диване, волосы ее рассыпались, из брюк выглядывали, светясь, ноги, с которых она сбросила обувь и носки. Соломон сидел напротив, гладил котенка и бормотал.

«Что ты сказал?» – спросила она.

«Птичка».

«А что еще?»

«Кошечка».

«И ты говоришь – «кошечка».

«Кто еще скажет, если не я?»

«Десантники зовут красивую девушку «кошечкой».

«Правда?»

«Давай назовем птичку кошечкой»

«Но кошечка это просто – кот».

«Ну, а «птичка-кошечка» что-то меняет?»

«Птичка-кошечка» – это не просто кот, это – «птичка-кошечка».

Оба рассмеялись. Соломон накрыл Адас одеялом, сиамец взобрался сверху. Соломон пошел в кухню нагреть чай. Адас в постели, кот на ней. Крутится у нее на груди и мурлычет от удовольствия. Потягивается, поднимает хвост, погуливает по всему ее телу. Адас покачивает его на животе, и он спускается ниже, поигрывая с пуговицами на ее брюках. Адас накрывает его одеялом, и сиамец в полной темноте беснуется между ее ног и дергает за пуговицы брюк. Адас посмеивается, явно довольная. Кот выпутывается из складок одеяла и снова взбирается ей на грудь, впивается когтями в шерсть облегающей кофточки, ударяет лапами в груди, которые покачиваются, и он цепляется за них лапами как за пытающуюся сбежать жертву. Адас отбрасывает его, и, падая, он ухватывается за ее волосы, запутывается в них. Голубые глаза сиамца сквозь темные пряди волос поблескивают, как два уголька в темноте. Адас притягивает его к лицу, потирая кожу его шелковой шкуркой. Люстра бросает на них блики и тени.

Дождь и ветер, смех Адас и мурлыканье котенка, гудение электрического чайника – все как бы связано в единую игру. Сиамец старается вырваться из рук Адас, но она силой прижимает его к своему лицу. Глаза Адас прозрачны и полны света, как и глаза котенка, и они сливаются в единый глаз, острый, хищный, гипнотизирующий. Длинные ее пальцы с окрашенными в красный цвет ногтями держат шкуру сиамца, он выпускает когти, но Адас рукой защищает лицо. Кот сердится, Адас посмеивается, и оба красивы и дики. В дверях стоит Соломон с чашкой чай в руках и смотрит на них затуманенными глазами. Адас чувствует его взгляд, оставляет котенка, но он убегает опять в гущу ее волос. Соломон опускает чашку на стол и садится в кресло. Котенок опять прыгает на грудь Адас, глаза его закрыты и когти вобраны в лапы. Адас кажется такой хрупкой, что даже котенок тяжел на ее груди. Соломон любуется красотой молодой женщины. Ее глаза смотрят вверх, на потолок, свет лампы отражается в них и взгляд становится мечтательным, как в детстве. Взгляд красивой девочки не от мира сего, в душе которой таится Бог. Когда ей отказывали в чем-то, она не плакала, как другие дети, а глядела удивленными глазами на мир, ожесточившийся против нее, отворачивалась от отказавшего ей человека, и уходила.