Дикий барин в диком поле (сборник) - [14]

И вот вызывает меня, столпа честности, градоначальник на совещание, посвященное очередному готовящемуся акту милосердия. Колодников решили всех перетопить на день города или переименование какое долгожданное – я сейчас уже и не вспомню. Помню, что ничто не предвещало беды.

– Послушай! – вымолвило мне с тронной вершины державное лицо. – Послушай! Знаю тебя как справного исполнителя нашего добросердечия. Но вот за одним ты не уследил, красавчик… – Державное лицо замолчало, дав мне возможность кинуться на колени с целью целования кормящих меня дланей. – Да, не уследил… – продолжил градоначальник, успокаивающе гладя мои сотрясающиеся от рыданий плечи. – Посмотри внимательно на дерзких водителей нашего очаровательного города, гордо и просвещенно стоящего на могучей русской реке. Сии водители, находясь в неприличном изумлении, выбрасывают окурки из окошек своих автомобилей и тем самым сильно меня огорчают. Я перестал из-за этого спать. Ты должен начать с этим борьбу, и борьбу самого решительного свойства. Жизнь заставляет нас быть беспощадными, сынок.

И палец владыки упёрся в потолок.

– Создадим комиссию? – с надеждой спросил я, утирая слёзы полой градоначальниковой мантии.

Я очень хотел создать хоть какую-то комиссию. Или даже консультативный совет. И быть там председателем. Помимо чисто эстетической прелести, создание комиссии отдаляло от меня весёлую перспективу погони за водителями-окурошниками по кривым переулкам и буеракам. Сами посудите: одно дело – торжественно вести заседание в мраморной зале под опахалами экспертов, отпивая из бокала «Вдову Клико», и совсем другое – топать тяжёлыми сапожищами за «жигулями», натужно свистя в казённый свисток.

– Обязательно, обязательно создадим! – растроганно вымолвило их сиятельство. – Во благовременье, благословясь, сформируем и некую программу. Но покамест иди в ночной патруль, дерзай, и преуспеешь! Препоручаю тебе надежды наши…

Гербовой орёл на стене простёр надо мной крыла. Ударил городской пожарный колокол. На стене чья-то неведомая рука кровью начертала: «Не курить! Не сорить! Штраф 100 рублей!»

Я на коленях выполз из чертогов.

Взгляд мой был пронзительно ясен.

Краевед Краснов

Взмыленный вестовой донёс сегодня поутру, что пропал краевед Краснов, проклятие всех местных археологов.

Прочтя депешу, перепрыгивая через ступеньки, вбежал я в библиотеку свою и, воя от радости, катался по полу долгое время. Трудно поверить в такое вот счастье.

Конечно, я не хочу, чтобы краеведа Краснова нашли мёртвым в вороньем овраге, на сундуке с сокровищами Степана Разина, поискам которого он посвятил лучшие пятьдесят восемь лет своей жизни. Хотя, признаюсь, неоднократно мечтал именно о такой развязке. На периферии этой фантазии маячили ещё волки-людоеды и жаба-душительница. И огнедышащий зверь саламандер, исходящий ядовитым потом при виде жертвы.

Я не хочу печального.

Я хочу, чтобы краеведа Краснова нашли живым и здоровым. Но без памяти. В пяти тысячах километров отсюда. Или в семи тысячах. Так надёжнее, если в семи. Но и такие расстояния не гарантируют счастья. Краевед Краснов может преодолеть пешком и гораздо большие расстояния.

А ещё его иногда подсаживают попутные машины. Он вообще очень обаятельный человек. И собирает свою кровавую жатву не со зла.

Водители машин, подсадившие себе в кабину (а значит, и в подсознание) краеведа Краснова, обычно умирают от мозговой горячки примерно через неделю. Я знаю – я веду посильный учёт. Был один случай, когда водитель прожил месяц. Но очень мучился. Этого водителя отвели в лес, и там он попросил, чтобы его разодрали посредством двух берёз, так он хотел прекратить поскорее свои муки.

Только восемь заволжских святых старцев (я в их достойном числе) могут сносить общение с этим локальным феноменом-инферно около получаса без особых последствий для здоровья. Но для этого мы должны стоять в магическом восьмиугольнике, держась за руки и заткнув уши размягчённым воском от афонской свечи. Желательно, чтобы у каждого был чёрный плат с вытканными на нём василисками. Платом сим следует бережно обматывать голову поверх фольги. При соблюдении этих мер можно продержаться даже минут сорок, ответствуя на пытливые вопросы самородка. Но потом придётся, конечно, худо. Ладно, если только часть тела парализует и рвать желчью будет неделю-другую.

Краевед Краснов был первым случаем одомашнивания сельской интеллигенции. Сам-то он долгое время был пастухом в колхозе им. Серафимы Губкиной. И ничто в поведении будущего краеведа не предвещало беды. Пьянство и блуд, безделие и воровство были основными занятиями сего злого кудесника в молодости. Так, в принципе, жили все колхозники-мальчики. И это нормально.

Но потом в колхозных окрестностях нашли некий археологический памятник ямной культуры, и беда постучалась в двери. Краснов за два археологических сезона превратился из душки-пропойцы, которые тысячами трутся у каждого археологического лагеря, в демона.

Он стал читать. Он стал ходить в самостоятельный археологический поиск. Он стал приносить в лагерь то, что ласково называл «артефактами». Стал петь у костра. Стал вести дневник. Перестал выпрашивать самогон и начал пить лосьон «Огуречный».