Дикие пчелы - [20]

Ему было плохо в этой семье, чувство вины не покидало его даже ночью, ему казалось, что он преступник, который забрался в дом своей жертвы.

Родственники жены были уверены, что этот брак недолговечен, и делали все возможное, чтобы ускорить развязку.

Но Марианна не разрешала вмешиваться в ее личную жизнь, к ужасу родни молодые ушли из дома и стали снимать угол.

Жили трудно, работали много, плата за квартиру была высокой, к тому же скоро у них появился ребенок. Но они выдержали, не вернулись в дом, который был чужд ему, в котором ему не простили крестьянского происхождения, тележки, запряженной осликом, и всего того, что было его сущностью. Воскресный кекс, два бесконечных часа в гостиной с гардинами и серебряными приборами, фальшивая улыбка, сходившая с его лица, как только за ним закрывалась дверь, – все, что запомнилось об этом доме.

Время шло, родилась вторая дочка. Он писал рассказы, яростные, острые, с конфликтами, как его собственная жизнь. Рассказы нравились. Тогда же он начал работать для кино, его рассказы экранизировали, фильмов становилось все больше, и кино стало его профессией…

Поезд убавил скорость, мимо окон проплыли товарные вагоны и запыленные стены элеватора, через открытое окно в купе ворвался пар – по соседней линии пропыхтел паровоз. Показался вокзал…

Сценарист купил завтрак в целлофане, торопливо развернул его и стал быстро жевать горячую жареную колбасу. Хлеб был черствый, наверное трехдневной давности. Сценарист уже давно установил закономерность вокзальных бутербродов: если колбаса горячая, значит хлеб черствый, и наоборот – если хлеб свежий, колбаса обязательно окажется холодной.

Поезд снова тронулся, колеса застучали по железному мосту над рекой. Внизу, в тростнике, кто-то купал коня. Конь нервно мотал головой, наконец вырвался и поплыл по течению. Поезд набирал скорость, позади остались и конь, и чертыхающийся человек. Снова за окном замелькали черные борозды полей, деревья с пожелтевшей листвой. В стороне от дороги валялись красные бочки из-под бензина.

"Наступает осень… – подумал сценарист. – А кажется, что еще вчера была пасха и на деревьях распускались почки… Непонятно, что происходит, жизнь буквально летит, а мы не замечаем этого…"

Вода и деревья в осеннем убранстве снова вернули его на большую реку, на катер, медленно плывущий среди осеннего великолепия. Перед мысленным взором предстало маленькое подсолнечное поле, залитое трепещущим светом, и мертвая девушка с открытыми глазами, и дикие, яростно жужжащие пчелы.

"Девушка… – думал он. – Девушка, которая не могла смириться с ложью… не хотела… Девушка, которая не согласилась…"

Он пытался представить ее себе подробнее, но кроме бледного лица с горящими черными глазами, лица, которое показывалось в окне второго этажа гостиницы каждый раз, когда группа возвращалась со съемок, кроме удаляющейся во мрак фигурки он ничего вспомнить не мог.

Потом подумал о режиссере, который сошел на маленькой станции. Вспомнил концы носового платка, которым была перевязана его рука, – они напоминали заячьи уши, и режиссер тоже был похож на зайца… испугался, вернулся…

Сейчас, наверное, сидит на складном стуле с брезентовым сиденьем, на котором большими буквами написано "Режиссер", и олицетворяет собой великого режиссера – строгого, ироничного, тонкого художника, отца актеров и всей съемочной группы…

Свежий ветер врывался в окно, в купе стало прохладно – сценарист наполовину прикрыл окно.

Сел, почувствовал, что сожалеет о том, как расстался с режиссером. В чем, собственно, виноват режиссер? Он снимает то, что для него напишут…

Эта мысль, как за ниточку, потянула за собой другую. На душе стало тревожно.

И как ни пытался он подавить в себе эту тревогу, она все нарастала. Он думал о своей жизни. И внезапно понял, что она была совсем не такой, какой он себе ее представлял. Чей-то безжалостный голос отвергал все доводы и аргументы, которые он выдвигал. В его жизни было много лжи, самообмана, зависти. Постепенно он отошел от простых людей, забыл свои корни. Он стал, сам того не желая, эгоистом, который радуется только своим успехам, интересуется только собственной жизнью, человеком, который идет на компромиссы ради собственного благополучия.

Вдруг он почувствовал неприязнь к этой девушке, которая нежданно ворвалась в его налаженную жизнь, внесла в нее смятение и тревогу. Он почувствовал, что ненавидит эту девушку с ее простой и страшной истиной, сразу все перевернувшей. Его доводы и логические построения рассыпались как карточный домик перед девушкой, лежащей с открытыми глазами там, где кончается речная галька и начинается трава.

Все так хорошо складывалось в его жизни – у него дом, двое детей, которые учатся в английской школе. Выходные дни он проводит с семьей на даче, в одном из ближних сел, в пятидесяти километрах от Софии. Удача сопутствовала ему в работе. Фильмы его ценили. Его считали честным человеком, и самое главное: он сам считал себя таковым, был доволен собой и жизнью.

Он хорошо устроился в этой жизни и не хотел, чтобы его беспокоила совесть, не желал ничего менять.