Дикая жизнь - [13]

– А ты с Хэмишем… и Беном Капальди? – я проглатываю его имя, надеясь, что Майкл не заметил, как дрогнул мой голос в попытке говорить беспечно.

– Ты ведь на самом деле не собираешься встречаться с ним, да? – спрашивает он.

– Конечно. Ты что, шутишь? Ни в коем случае.

– Так, значит, это правда?..

– Да, – умираю, как хочется спросить, упоминал ли Бен обо мне. Вдруг Майкл впервые в жизни прислушался к пустому трепу. Но я сдерживаюсь.

– Странный выбран момент, – он бьет каблуком в одно и то же место, выдавливая в земле полумесяц.

– Думаешь, он поцеловал меня из-за того щита?

Друг пожимает плечами.

– До щита же не целовал.

– Да это была просто дурацкая выходка на вечеринке. Она ничего не значит.

Майкл смотрит на меня так, будто заглядывает в душу. Он прекрасно знает: я произношу реплику, которую считаю наименее рискованной с точки зрения публичного унижения. С каждой секундой становится все темнее.

– Просто он недостаточно умен для тебя.

– Он умный.

– Не согласен.

– Майкл, у него весь класс по струнке ходит. Даже не знаю, кто его обожает сильнее – девчонки или парни.

– Тошнотворный портрет будущего лидера класса. Слишком уж он рвется во всеобщие любимчики.

– Это еще не значит, что он болван. Просто он прагматик.

– Решение вести себя глупо ради популярности – дикость, значит, он все-таки болван.

– Да не ведет он себя глупо, скорее никого не хочет обидеть.

– Обидная для меня точка зрения.

– Он ладит со всеми, даже с теми, кто сечет в математике.

– Он обхаживает ботанов и азиатов, чтобы получить их голоса. Примитивная и очевидная тактика.

– Только для тебя. А по-моему, он знает, как вести себя с людьми, чтобы в его присутствии никто не смущался. Он никому не угрожает.

– Это слабость.

– А я бы назвала это гибкостью.

– Увидим.

– Звучит зловеще.

– Нет, я в прямом смысле: мы же будем наблюдать за ним с близкого расстояния весь семестр.

– Верно.

– Знаешь, Холли часто на него поглядывает.

– Она на всех поглядывает. И на тебя тоже.

– Но недолго. Я смотрю на нее в ответ. И обыгрываю ее в гляделки.

Точно, я вспоминаю: «Этот твой странный дружок, – говорит Холли, – чего это он на меня уставился?» Может, ты ему нравишься. «Заткнись! У него что, не все дома?» Просто он очень умный. «Очень странный». Хватит повторять одно и то же. Признайся, он симпатичный. «Может быть».

– А я до сих пор не могу опомниться после того, как увидел тебя на перекрестке.

– Вот и я тоже. По крайней мере, здесь его нет.

– Тебе хотя бы понравилось?

Вопрос в точку. Толпы народу, сплошные «дорогуши», макияж, жара, ожидание, всюду так и сыплются слова с корнем «греб» – глаголы, существительные, прилагательные, – но небрежно, по-дружески, и единственный островок спокойствия в этом хаосе – Биб, да и то большую часть времени она приклеена к какому-нибудь девайсу. Скажу прямо: это был самый странный день в моей жизни, я находилась в центре внимания, но вместе с тем меня как будто там вообще не было. Как будто я могла разодрать на себе кожу, вылезти из нее, отойти в сторону, осмотреться, и никто бы ничего не заметил.

– Было замечательно – если тебе нравится, когда тебя тянут, дергают, толкают, расчесывают, брызгают лаком, пудрят, а затем заставляют сидеть смирно, пока все вокруг еще миллион лет суетятся и настраивают свет. В общем, игра на вылет между скукой и смущением.

Неужели только сегодня утром я рассказывала Холли (уже в который раз – она прямо наслушаться не может!), Пиппе и Тифф Симпсон, как это было шикарно? Как визажистка хранит все свое добро в огромном трехъярусном металлическом сундуке. Как у нее нашлись всевозможные оттенки основы «Бобби Браун», и она смешивала их на тыльной стороне собственной руки. Как банкетная служба доставила потрясающие суши, крошечные тарталетки с заварным кремом и маракуйей и мини-бейглы с ростбифом; как платье, в которое меня нарядили, разрезали сзади и склеили тканевой лентой, чтобы оно лучше сидело; как из-за фена, которым ассистент, лежа на полу, раздувал мои волосы, я вытянулась во весь рост и распрямилась; как стилист предложила мне сходить на перекур, а визажистка заявила: «Никуда ты не пойдешь», а потом сжалилась и рассказала, что лучше всего ходить в «Угар» и «Каталину», как будто я знатная тусовщица, а не жалкая лузерша, не окончившая десятый класс.

Невероятно, но обе версии были почти на сто процентов правдой.

– А ресницы у тебя стали темными.

– Это тинт, краска такая. Ты что, все-все замечаешь?

Мы направились обратно в быстро меркнущем свете.

– Биб – ну, крестная, – сказала, что ни в коем случае не отпустит меня в лагерь без накрашенных ресниц.

– Чудеса.

– А Холли сделала лазерную эпиляцию ног. И подмышек. И линии бикини.

– Еще чудесатее, – Майкл втихомолку удивляется девчачьей суете вокруг одежды, макияжа и внешности, но ему хватает ума, чтобы не распространяться об этом.

– А ты чем занимался?

– Бегом, правда, немного. Подумал, что приехать сюда подтянутым не повредит.

– Да уж, полезнее эпиляции. Умираю, как есть хочется. Тебе здесь хватает еды, которая сама на себя похожа?

– Хватает. Но аппетита она не вызывает.

Он всегда предпочитает еду, которая похожа сама на себя. Например, жареную картошку – ест, пюре – нет; куриную ножку – да, карри с курицей – нет.