Дикая яблоня - [114]

Иван тоже не заставил себя ждать, подхватил вслед за Есенбаем:

— У фазана хвост длинный, а сам фазан весь красный. У мамы твоей железное ружье. Она прицелилась в фазана и — паф! — попала прямо в глаз. Ну, понял?

— Ничего он не понял, — сказал Есенбай, веселясь. — Фазан — это Манар, а заяц — Карл. И твоя мама охотится на фазана и зайца.

Я повернул гнедого и поскакал дальше.

— Только не промахнись! Не забывай, ты криво скачешь! — напутствовал меня Иван, и они снова застучали железом.

Мама и вправду оказалась возле лобогрейки Манара. Перед ней, вытирая руки травой, стояли Манар и кузнец Карл, одногодки комбайнера Ивана. А мама, наклонившись к ним с коня, размахивала камчой, словно собиралась отхлестать и одного и другого, и вовсю ругала:

— Окаянные! Или работайте как следует, или убирайтесь отсюда! Всыпать бы вам покрепче да отправить в свое ФЗО! Пусть посмотрят, кого воспитали! Это же надо: три круга за весь день!

— Так ведь только что починили, — сказал Манар, продолжая вытирать руки и ничуть не обижаясь. И вообще я еще ни разу не видел, чтобы Манар сердился. Лицо у него всегда спокойное, приветливое, не помню, чтобы он слово грубое бросил, даже нам, мальчишкам.

— Опять скажете: нет деталей? А что валяется у тебя во дворе? Небось спрятал, а потом — нет запчастей? Не так ли?

— Да ведь это совсем от другого детали. От старого мотоцикла, тетя, — пояснил Манар терпеливо.

— Ну, а что у вас сегодня сломалось? — грозно продолжала мама.

— Косогона не напасешься. Ломается все время.

— Если нарочно ломать, тогда уж точно не напасешься!

Но тут за Манара ответил кузнец. Он, худенький, малого роста, чуть повыше меня, да и голос у него писклявый, заикающийся. Карл первым из немцев, приехавших к нам в начале войны, научился говорить по-казахски, освоился и вообще стал своим человеком в ауле.

— Для ко-осогона хорошее дерево н-н-надо, а это ни-ни-ни-никуда не годится, — сказал Карл, нервничая и еще более от этого заикаясь.

— Чем же оно плохое? — еще пуще рассердилась мама.

— Не-не крепкое, быстро л-л-ломается.

— Ладно, я разберусь… Да сколько, в конце концов, можно вытирать руки? Не девушка, поди! Манар, пускай машину. И чтобы этот участок сегодня скосил! А ты, Карл, останешься здесь на всякий случаи. Не успеете к вечеру, ночью будете косить! Понятно?

— П-п-понятно.

После этого мама занялась моей особой:

— Канат, что случилось? Почему ты здесь?

Я коротко рассказал о том, что произошло на току.

— Ладно, поехали, — сказала мама, сразу осунувшись, и повернула коня.

Я тоже потянул повод. Манар мне улыбнулся и подмигнул, а Карл вполголоса спросил:

— К-канат, колесо еще у тебя?

Я утвердительно кивнул и поехал за мамой.

Карл и Манар собирали по всему аулу разный хлам. Что ни попадется на глаза из железа, все тащат к Манару, в сарай. Мне они говорили, будто хотят построить настоящую легковую машину. На днях Карл увидел в нашем дворе старое колесо от мотоцикла и попросил ею насовсем. Он умолял, чуть не в ногах валялся, а на меня что-то нашло, я заупрямился и не дал колесо, эту рухлядь.

Я догнал маму и поехал рядом, колено к колену. Мама хмуро молчала, готовясь, наверное, к неприятной встрече с уполномоченным. Ну а я, чтобы не скучать, тоже начал думать. И поскольку только что расстался с Манаром и Карлом, стал думать о них.

Это были удивительные друзья; между ними, говорили взрослые, и волосинку не проведешь. Я слышал рассказ сестры Назиры о том, как Манар познакомился с Карлом. Они встретились впервые в тот день, когда на станцию приехали немецкие семьи. Председатель послал за ними подводы, и на одной из них отправился Манар. Он стоял возле арбы на пристанционной площади, ждал, когда к нему посадят людей. Характер у него был мягкий, почти девчачий, эта мягкость так и была написана на его узком нежном лице, но, странное дело, никто не дразнил его за это, и даже наоборот: всех так и тянуло к нему. И вот, когда Манар ждал у арбы, к нему подошел привлеченный его излучающим доброжелательность лицом мальчик-немец, пролопотал что-то на своем языке и улыбнулся. Манар тоже улыбнулся, и эти улыбки мгновенно связали их дружбой. Но тут же выяснилось, что мать Карла собирается жить совсем в другом ауле, тогда Манар и Карл уговорили ее, один словами, другой выразительными жестами, и она пересела на арбу Манара. Приехав в аул, мать и сын поселились не где-нибудь, а рядом со своим новым другом. Манар жил вдвоем со старой матерью. Старушки тоже подружились, и забавно было видеть со стороны, как они, не зная языка, оживленно беседуют с помощью знаков.

С тех пор Манар и Карл почти не расставались, повсюду ходили вместе словно приклеенные. Нет, никто не видел, чтобы они праздно шатались по улице, не зная, куда деть свободное время. Друзья вечно что-нибудь мастерили, строили что-то. А в том, что у Карла золотые руки, вскоре убедился весь аул. И произошло это так. Еще прошлой зимой ушел на фронт единственный в колхозе кузнец Ахат, и кузница месяца два стояла закрытой. Но однажды старик Байдалы открыл ее двери. Пришла пора возить на фермы сено, и надо было подправить полозья саней. Старик Байдалы и двое его помощников, тоже почтенные, пожилые колхозники, раздули в горне огонь, но дальше этого работа у них не пошла. Никто не знал, как следовало на самом деле варить и ковать железо. Старики стояли вокруг горна и отчаянно спорили: «Я говорю: нужно так» — «А я утверждаю: не так, а вот этак». И они бы спорили, наверное, без конца, и сено еще долго лежало в стогах, ждало возницы, но, к счастью, мимо проходили Манар и Карл. Любопытство и громкие голоса заставили их заглянуть в распахнутые двери кузницы. Послушав спорящих, Карл, ни слова не говоря, положил раскаленное железо на наковальню, взял в руки молоти начал править полоз. Да так ловко натянул полозья и прибил их гвоздями, что старики диву дались, глядя на то, как легко взлетает тяжелый молот в его худых, еще не окрепших руках. Придя в себя, старик Байдалы, бывший тогда бригадиром, тут же попросил Карла взять на себя обязанности кузнеца. И мама, ругая меня за лень, обычно ставила в пример Манара и Карла, расхваливала на все лады: и какие они заботливые, и умелые, и как любят труд. И было непривычно слышать, как она сегодня и так и этак отчитывала их, кричала, размахивала камчой. Какая муха ее укусила?