Дикая яблоня

Тортай только что вернулся с ночной смены и даже не успел умыться, как пришли с почты, принесли срочный вызов на телефонные переговоры. И Тортай, как был, весь перепачканный, обсыпанный пылью, со свалявшимися в клочья и торчавшими в разные стороны волосами, придававшими ему всполошенный вид, побежал на почту. Но пробыл он там не долго, скоро вернулся, сказал матери с порога:

— Тебя сват в гости зовет. Просит приехать.

И по его голосу Катша поняла, что сын ее не в духе, не очень хороший, видимо, получился разговор.

— Ну, а невестка что? Когда думает возвращаться? — осторожно спросила Катша.

— А никогда не вернется она, — пробурчал Тортай и злой как черт направился в свою комнату.

— Ты что говоришь? — не поверила Катша. — Как это — не вернется? Почему?

— А я откуда знаю? Вот и поезжай к ней и спроси сама «почему».

Катша недоуменно покачала головой. Нет, тут что-то не так. Саукентай славный человечек.

— Ээ… а ты сам-то ничего не натворил? — спросила она с подозрением.

Тортай молча ушел в комнату и повалился на тахту, давая понять, что этот разговор ему неприятен и он не хочет его продолжать. А Катша стояла в дверях и смотрела на сына, словно на его лице был записан этот загадочный телефонный разговор, испортивший всем настроение. Сама она только что вернулась от соседки, вдоволь наговорившись и напившись чаю, и к приходу сына поправила волосы перед зеркалом, повязала новый платок. Пусть Тортай посмотрит, какая у него еще молодая мать. И вот эта повестка с почты…

Вскоре с тахты донесся мерный храп. Катша подошла к сыну, стащила с него сапоги и присела на краешек-тахты.

«Что случилось в доме свата и сватьи? — подумала Катша. — Вот и в гости зовут, в рабочие-то дни. И у невестки как будто нет своей семьи. Уезжала к отцу и матери всего на денек, проведать и вернуться, а живет у них уже недели две. И будто бы и сейчас домой не собирается. Видно, придется поехать да разобраться самой. А то и гляди, разведутся. Теперь у молодых с этим просто. Словно бы нет никакого позора».

Она посмотрела на сына и решила: «Что-то мой баловень сказал не так. Обидел жену. Ведь он у меня известный насмешник».

Спал Тортай долго, до обеда, а проснулся бодрым, веселым, каким она его знала всегда. Он пулей слетел с тахты, разделся по пояс и, выбежав во двор, умылся холодной водой. А потом бросился к столу, разом выпил большую чашку айрана — кислого молока — и умял пол-батона хлеба. Поставив чашку на стол, Тортай широко улыбнулся и подмигнул, будто она вместе с ним что-то задумала.

— Ты что мне подмигиваешь? Будто я не мать тебе, а девчонка? — спросила Катша с нарочитой строгостью.

А у самой на сердце немного отлегло. Сын смеется, и матери легче.

Тортай опять улыбнулся и подмигнул.

— Вот я тебя скалкой! Будешь с матерью играть, — и она сделала вид, будто тянется за скалкой.

— Все, все. Больше не буду, — заверил Тортай. — Ну а ты как? Поедешь в гости к свату? — И в глазах его сверкнули озорные огоньки.

«Да что с ним? Утром был сам не свой, а теперь радуется неизвестно чему? Жена не хочет возвращаться домой, а ему веселье», — забеспокоилась Катша, а вслух сказала:

— Поеду. Что же делать.

— Поезжай, поезжай, — лукаво сказал Тортай. — Пойдем со мной на ток. Там я тебя на попутную машину устрою.

— А ну выкладывай: что случилось? Может, ты обидел кого? — не выдержала Катша.

— Я? Да разве я могу обидеть? Это фокусы твоего свата. Говорит, пока не приедет Катша, дочку не отпущу. Дело у него к тебе есть, очень важное. Вот ты с ним и поговори. Поговори, как ты умеешь. Смотри, и вернешься с невесткой, — и Тортай загадочно улыбнулся.

Да, пока она не увидит все собственными глазами, с ней так и будут говорить сплошными загадками.

— Я готова, — сказала она, вздохнув.

— Ты что? Так и собираешься ехать? — удивился сын.

— А что? Не к чужим еду, — в свою очередь удивилась Катша.

— И все же к своим сватам! Пусть увидят, какая ты нарядная. Не бедная родственница, в общем. Это очень важно, поверь мне.

Она послушалась, надела любимое платье с блестками, на голову повязала японский яркий платок и обула новые, очень неудобные, лакированные туфли.

— Ну вот теперь ты у меня самая молодая и красивая. — И этот негодник, конечно, опять не обошелся без шутки: — А если ты еще накрасишься да брови подведешь, сваты и вовсе попадают.

— Ну довольно. Попридержи язык, с чего это ты разошелся?

Возле тока в ожидании погрузки выстроилась вереница грузовых машин; в кабину одной из них Тортай и усадил свою мать.

— Влюбится в тебя какой-нибудь старикашка, вези в аул. Мы его тут пристроим сторожем на ток, — даже сейчас не унимался Тортай.

«Нервничает, вот и несет всякую чепуху», — отметила Катша и вздохнула.

— Неужели ты разучилась понимать шутки, мама? Честное слово, больше не буду. В общем, всем привет… Ну, а если невестка твоя заупрямится, не уговаривай, ладно? Как-нибудь проживем.

В кабину вернулся шофер, и Тортай захлопнул дверцу со своей стороны. Машина тронулась, переваливаясь на ухабах. Под колесами заклубилась рыжая едкая пыль. Она устилала дорогу толстым ковром, мягкая, точно пудра.

«Ишь ты, словно черти специально протирали ее на жерновах», — осуждающе подумала Катша, глядя, как поднятая пыль невесомо поднимается над степью, застилая горизонт. Заполняет собой все, набивается в ноздри, оседает на лице и руках. А было время, когда председатель колхоза Сырым, — светлая ему память, — взялся за эту проклятую дорогу. При нем и щебень завезли, и грейдер было пригнали. Да только погиб Сырым в автомобильной аварии, и о дороге словно забыли. Пошатнулись дела в колхозе, и новому председателю было уже не до нее. Думал, как бы заштопать дыры в колхозном хозяйстве. А уж дорога — бог с ней. Нового сменил второй председатель, этого — третий. И всем им было невдомек, что без хорошей дороги нельзя наладить колхоз. Теперь другие времена, большие запросы у людей. Им подавай и светлые дома из камня, и улицы, покрытые асфальтом. И ровное шоссе, как это, на которое после тряски наконец-то выбрался грузовик.