Дикая вода - [7]

Я собрал остальные чучела в мешок и мы пошли делать второй скрадок. Вскоре и здесь появился на воде табунок деревянных уток. Глядя на них, я оценил умение Безрядьева вырезать и раскрашивать чучела. Они были настолько искусны, что, окажись между ними настоящая утка, ее можно было бы отличить только по движениям. Но ни над рекой, ни над нашим заливом утки не летали.

Мы прилегли на траву. Антон молчал, безучастно скользя взглядом по заливу, я бездумно смотрел в небо. И вдруг глаза у Безрядьева сузились, он напрягся, словно зверь перед прыжком. Не отрывая взгляда от первого скрадка, он стал шарить рукой, ища мое ружье. Со стороны реки прямо на нас шли утки. Они снизились над чучелами у первого скрадка и, не делая попытки сесть, тянули вдоль залива. Когда табунок приблизился к нам метров на сорок, Безрядьев вскинул ружье и выстрелил.

Одна из уток, словно споткнувшись на лету, перевернулась и с громким шлепком упала в воду. Я вскочил на ноги и бросился за ней. Она лежала метрах в пяти от берега, широко раскинув светлые крылья. Отогнув бродни, я зашел в воду, взял ее за ноги и вынес на берег. Это была шилохвость, точно такая, какую убил я. Красивый дымчатый селезень с белой грудкой и длинными черными перьями на хвосте, отчего тот во время полета кажется острым. Из-за хвоста и получила утка свое название.

Антон поднялся из-за скрадка и вышел мне навстречу. Я отдал ему селезня. Он подержал его на ладони, словно взвешивая, и, протянув мне, произнес:

— Оставь его здесь. Все ближе к палатке.

Возвратив мне ружье, которое он все еще держал в руке, Антон пошел к первому скрадку. Он решил, что налетающих уток лучше встречать ему. А я буду стрелять в тех, которых он проморгает, или в случайных, летящих со стороны поймы.

Я не стал возражать. У кустов лежала коряга, я принес ее в скрадок, удобно уселся и стал внимательно следить за тем, что творилось вокруг.

Над заливом и кустами тальника было спокойно. Редкие табунки уток пролетали над самой рекой, не сворачивая в сторону. По ней все еще шел плотный лед. В конце залива, где уселся Безрядьев, тоже было тихо. И вдруг с неба неожиданно упало: «Ка-линьк, ка-линьк». Я повернул голову и увидел четырех лебедей, летящих прямо на меня. Впервые в жизни я видел их так близко. Они неторопливо махали крыльями, вытянув длинные шеи. Я даже рассмотрел их клювы с желтыми наростами и широкие черные лапы, прижатые к коротким хвостам.

Я так засмотрелся на лебедей, что не обратил внимания на резкий, свистящий звук над головой. Две утки увидели меня и взмыли вверх почти вертикально. Я спрятался в скрадке, чтобы не выдать себя, если вдруг снова появятся утки. Но они почему-то перестали летать. Наступал вечер. Воздух постепенно остывал и становился густым. Солнце скатилось вниз, повиснув над краем горизонта. Кусты отбрасывали длинные, расплывчатые тени. Чувствовалось, что земля готовится отходить ко сну.

Я поддался убаюкивающей тишине и расслабился. Из оцепенения меня вывели два резких, словно внезапные толчки, выстрела. Я обернулся и увидел, как из табунка, пролетающего над Антоном, падает одна утка. Остальные летели на меня. Когда они поравнялись со скрадком, я прицелился в последнюю и выстрелил. Она пролетела по инерции несколько метров и камнем пошла вниз. Утка упала на землю недалеко от воды. Это снова был шилохвостый селезень.

Подобрав его, я уселся в скрадке и стал ждать. Прошло очень много времени, но ни одной утки не пролетело мимо. Солнце закатилось, лишь широкая полоса зари стояла над горизонтом, и поэтому было еще довольно светло. Тени от деревьев, косо падающие на воду, становились все расплывчатее, заря — все уже. От воды потянуло холодом. Устав вглядываться в серое небо, я в который раз за сегодняшний день, расслабился и, услышав всплеск, вздрогнул. В стороне от чучел сидела утка с крепкой коричневой шеей и белой лысиной на лбу. Я осторожно просунул ружье в бойницу и стал целиться. Взяв утку под обрез, я, как и положено, задержал дыхание, и выстрелил. Дробь подняла вокруг нее фонтанчики воды, но утка, словно заколдованная, сорвалась с места и тут же растворилась в густеющем вечернем воздухе. Я даже не успел выстрелить второй раз.

Раздосадовав на самого себя, я закинул ружье на плечо, взял селезней и пошел к палатке. Закат уже догорел и на тусклом небе появилась первая бледная звезда. Над моей головой послышался свист утиных крыльев и вскоре в конце залива раздались выстрелы. По всей вероятности, утки прошли над скрадком Антона или садились к его чучелам.

У палатки я снял ружье, положил на траву селезней. Надо было готовить ужин. Уток щипать не хотелось и я решил сварить картофельную похлебку. Начистил картошки, набрал в котелок воды, развел костер. Сразу запахло горькой ивовой корой и горелой травой. Белое пламя лизнуло холодные бока котелка, по которым, тая на глазах, скатывались капли воды.

Похлебка сварилась, я отставил ее в сторону и повесил над костром котелок для чая. Когда вода закипела, со стороны залива послышалось шуршание травы и перед костром выросла большая, широкая фигура Безрядьева. На его ремне висело несколько уток. Он отстегнул их и положил рядом с селезнями, которых принес я.