Дикая роза - [5]

– Это точно. И что ты теперь собираешься делать, капитан?

Хэп некоторое время молча смотрел на разлившуюся реку, а затем, приняв решение, сказал:

– Если смогу перебраться назад, прежде всего позабочусь о том, чтобы был достойно похоронен этот парень Брайс. Затем подам рапорт по форме и направлюсь в Ларедо, а там встречусь с Клеем.

– Надо поспать хоть немного, иначе мы туда не доберемся.

– Да, ты прав. Наверно, всю ночь меня промучат кошмары, и перед глазами будет стоять женщина с фотографии. Она и эта девушка Хальзер.

2

Индейская территория[2]

12 ноября 1873 года

Энни Брайс, вконец обессилев от голода, лежала, трясясь от стужи, между бизоньими шкурами, кишащими паразитами, и прислушивалась к завыванию ветра, сотрясающего стены типи. Сколько еще, думала она, ей удастся выдержать без пищи и огня? Ее желудок был настолько пуст, что казалось, будто какой-то дикий зверь выгрызает ей внутренности.

Прошло целых два дня с тех пор, как Молодой Бык принес в дом тощего кролика, который с тех пор был единственной пищей как для него самого, так и для двух его жен, трех детей и Энни. Утренняя Заря покорно его сварила, добавив мелко порубленной сухой травы и бог знает еще чего, и из всего этого получился жидкий, безвкусный суп. Когда для Энни выставили за палатку миску этого варева, там не оставалось ни единого кусочка мяса.

Но прошлая ночь была самой ужасной за все то время, что она жила в племени Молодого Быка. Она так и не сомкнула глаз, лежа в своем старом, брошенном за ненадобностью типи и слушая непрерывный плач голодных детей, доносящийся из соседней палатки. Жалкие попытки Утренней Зари и Маленькой Руки утешить их были безрезультатны. Подумав о своем собственном маленьком сыне, Энни обхватила себя руками и тихо заплакала.

А утром, вернувшийся ни с чем и от этого злой, Молодой Бык остановился возле ее типи и начал разглагольствовать в том духе, что вот, дескать, его заманили сюда с реки Льяно только затем, чтобы он здесь голодал, хотя и обещали, что выдадут зимний рацион – «много-много хороший мяса, табак и одеяла». Но когда он попытался получить причитающуюся его семье долю, агент сказал, что не станет ничего выдавать до тех пор, пока индейцы не возвратят всех до единого белых, которых они держат в плену. Тогда вождь команчей заявил, что у него их нет, но его обвинили во лжи.

В заключение он сказал через полу палатки, что не сможет больше кормить ее. Он хочет, чтобы она отправилась одна пешком в Агентство по делам индейцев и сказала человеку по имени Хейуорт, что он, Молодой Бык, никогда не держал ее против воли, – более того, что он спас ей жизнь. Затем, вспомнив, что она не в состоянии говорить, он в отчаяний воздел руки к небу и стал проклинать духов, которые послали в его жизнь эту безумную, бесполезную женщину. Из-за нее на его голову может пасть гнев «синих мундиров».

Энни была поражена, она не подозревала, что ее соплеменники находятся так близко. Однако это открытие вызвало лишь чувство горечи, так как у нее уже не оставалось сил, чтобы пройти пешком столько миль в такую ужасную погоду. Она смогла выжить эти три года, делая все возможное и невозможное, только потому, что надеялась каким-то образом найти Сюзанну и увезти ее домой, на свою ферму на Сан-Сабе. И вот теперь, хотя помощь так близко, всего в нескольких милях от стойбища, ей предстоит умереть, так и не узнав, что случилось с дочерью.

Все эти три года, почти каждую ночь, она вновь и вновь переживала тот кошмар, когда Ветвистый Дуб затащил ее в поросшую низким кустарником ложбину и, навалившись на нее обнаженным, дурно пахнущим телом, грубо овладел ею – и все это время Сюзанна громко звала ее. Она помнила до сих пор, как, опустив на ноги окровавленное платье и с трудом выбравшись из той преисподней, с ужасом узнала, что военный отряд разделился и ее дочь увезли: какой-то индеец выменял ее у Ветвистого Дуба на украденного коня. С тех пор Энни только и оставалось утешать себя мыслью, что раз тот неизвестный воин так много заплатил за Сюзанну, он не причинит ей зла, а значит, она жива и находится где-то на беспредельных просторах Страны команчей.

Хэп Уокер боялся, что не успеет. С самого утра стало холодать, и сейчас ледяной, завывающий ветер больно хлестал его по воспаленному лицу. Не в состоянии унять бьющую его дрожь, он поднял воротник своей куртки из бизоньей шкуры и, зябко поведя плечами, сгорбился, согнулся над лукой седла. Судя по виду тяжело нависшего серого неба, из Канзаса начинал дуть мощный «северянин», а когда этот страшный ветер расходится не на шутку, то спаси бог того, кто будет застигнут им на открытом месте.

Но это было еще не самое страшное. Хуже было то, что он, кажется, заболел. После трех дней, проведенных в седле, пульсирующая боль в ноге стала нестерпимо жгучей, а голова казалась невесомой, отчего его все время мутило. Он сейчас чувствовал себя даже хуже, чем летом, когда индейская пуля раздробила ему бедро.

Он вынужден был признать, что вел себя, как упрямый осел. Он хотел доказать и себе, и Аманде, что его еще нельзя окончательно списывать со счетов и что жизнь для него не закончилась в тот момент, когда из-за поврежденной ноги он был вынужден покинуть ряды техасских рейнджеров. Проведя почти половину из прожитых им тридцати семи лет в неустанной борьбе с индейцами и преступниками, он никак не мог примириться с отставкой, чувствуя себя, как старый боевой конь, которого раньше времени отправили заканчивать жизнь на пастбище. Долгие годы он считал, что ему нравилось бы заниматься сельским хозяйством где-нибудь на ферме или ранчо, но в конце концов открыл для себя, что ему просто на роду написано быть рейнджером. Он теперь точно знал, что никем другим быть не может.