Дикая кровь - [61]

Верещага прошаркал подшитыми кожей опорками по ледяному полу, опять умостился на лавке:

— Иди-ко, мил человек, ищи себе другого товарища.

— Отмщу, Верещага, — и потянулся за пояс к пистолю.

Дед вскинул над седой головой увесистую клюку, намереваясь ударить ею целовальника, но Харя, не сводя с Верещаги испытующего взгляда, отпустил рукоять пистольную, засмеялся коротко и беззвучно.

— Не подобает тебе биться со мною. Ну, побьешь насмерть, а сам куда? Опять же на плаху?

— Не ходи ко мне! Я все позабыл.

— Уж коли так… — что-то соображая, произнес Харя и добавил совсем дружески: — Бос ты, сапожишки купить надобно, хочешь денег?

— Босому полегче.

— В святые метишь? Может, и попадешь ненароком. Про сундук-то подумывай, благо есть время — разве что на неделе вернется Ивашко.

Взбрякнула щеколда. Харя с силой хлопнул дверью, будто выстрелил. Проводив его хмурым, ненавидящим взглядом из-под нависших на глаза бровей, Верещага подумал о себе, что на склоне лет заботится не об одном лишь спасении собственной души. И жестокосерд человек, а и в нем есть душевная теплота и мягкость. Бирюком, в одиночку жил доселе Верещага: кого встречал, с тем и учинял драку. А случайно набрел на людскую доверчивость и беззащитность — лед в сердце понемногу стаял, и ласковым маковым цветом распустилось доброе чувство к Федорке и Ивашке-киргизу. Значит, все многие годы она спала подо льдом, Верещагина дорога к людям, и ему теперь все больше плакать хочется, а не рвать и рычать, как прежде.

После разговора с Харей Верещага еще нетерпеливее стал ожидать Ивашку. А ну как побьют его киргизы, что от них отшатнулся и перешел в православную веру. Харя же не отступал от своего: в сумерках, укрываясь от людских взглядов, частенько бродил он вокруг ветхой избушки Верещаги. И так как теперь дед больше сидел на запоре, зная Харино лютое вероломство, целовальник нет-нет да и стучал сучковатой палкой в ставень:

— Время-то на избыве.

— Сгинь, Харька, не понуждай к ссоре.

— Отступник ты, Верещага.

— И то ладно, — упрямо отвечал дед. И не выходил со двора ни на шаг — стерег окованный железом Ивашкин сундук.

Федорко заметил, что дед стал настороженным, чутко прислушивался к каждому шороху на дворе и к каждому стуку. И сказки с той поры пошли у него со страшным и печальным концом, даже сам ватажный атаман Вахрушко Лось бежал у него в Сибирь и был дружками убит в Сибири из-за какого-то несметного клада. Услышав о такой неудачливой судьбе атамана, Федорко недовольно затопал ногами и забил в ладоши:

— Живой он, живой!

— Ну, пусть и живой, коли так тебе хочется, — соглашался Верещага, поглаживая парнишку по жестким, что щетина, волосам.

А спал дед теперь между Федоркой и топором. И кричал во сне, а что кричал, Федорко не мог разобрать — он пугался крика и закрывал себе уши.

15

Русские послы второй месяц доживали в Мунгатовом улусе. Жилось им вроде бы и сносно: их досыта кормили, поили, ни в чем, кажется, не было отказа. Но стерегли неусыпно: со стойбища не отпускали ни к Алтын-хану, ни на Красный Яр. Редкий день не приезжали сюда киргизские князцы от Ишея или Иженея или гонцы от самого Алтын-хана. Правда, хан посылал своих доверенных людей не сюда, а к Ишею, но зайсаны считали совсем не лишним побывать и у русских послов, разведать что-нибудь о красноярцах. Киргизы же обычно жаловались казакам на плохое обращение со стороны строптивых монголов.

Когда Атаях неожиданно был призван в ставку начального князя, его в Мунгатовом улусе надолго заменил молодой князец Шанда, отменно разговорчивый и хитрый. Он старался неотступно быть при Ивашке. Он исправно сообщал Ивашке, что сам узнавал о монголах и киргизских улусах. Однажды, взбешенный, с перекошенным лицом, он заскочил в посольскую юрту, когда казаки обедали, и черешком плетки показал себе через плечо:

— Они идут на Красный Яр!

— Кто?

— Цирики Алтын-хана.

Казаки мигом побросали ложки и, схватив оружие, один за другим выскочили на бугор. Они увидели, как лавина за лавиной катились по белой степи всадники, гуртами катился бесчисленный скот, направляясь к улусу Мунгата. Скоро перемешанное с табунами и отарами войско нырнет в глубокий, лежащий на пути лог и, вынырнув из него, окажется в версте от улуса.

Казаки обеспокоились. По-доброму так они должны были скорее скакать в город, чтобы сообщить о начавшемся наступлении монголов. Но Шанда и тут заподличал — зачем-то снял лисий малахай и решительно качнул выбритой в темени головой:

— Никто на Красный Яр не поедет.

— Может, это совсем не монголы. В пыли разве поймешь? — сказал Ивашко.

— Кто еще? — зло усмехнулся Шанда. — Киргизы далеко.

Неизвестно, что бы делал князец далее, если бы с той стороны не прискакал запыхавшийся дозорщик Мунгата. Он сообщил, что по степи идут несметные киргизы, у них большая перекочевка в тайгу.

У всех сразу отлегло от сердца, когда все поняли, что Ишей с улусами торопился под защиту Красного Яра. Значит, не изменил он в трудную минуту, начальный князь, не отошел от высокой руки батюшки-государя.

Киргизы не стали спускаться в лог, они обогнули его по бугру, пропылили снегом за холмы, уходя в Приенисейскую тайгу. Ивашко, пристально следивший за ними из-под вскинутой ладони, подумал, что в тайге киргизы непременно построят наскоро крепость и станут там ждать монголов, рассчитывая при этом на неотложную помощь красноярцев. Заставила-таки нужда уходить из насиженных мест и жаться поближе к городу.