Дикая кровь - [23]

— Мясца бы, на костре поджаренного, чтоб с корочкой и дымком пахло, — тоскливо мечтал вслух Тимошко.

— Затягивай-ко кушак потужее. Нам бедовать с тобою не один день. Зверька бы добыть али птицу какую.

В одном месте под кустом жесткого, что проволока, чия они увидели свежую красноватую кучку земли. Это была сусличья нора. Тимошко молча припал к ней и принялся раскапывать ее руками. Каменистый целик поддавался туго, казак вскоре посрывал ногти. Тогда, увидев неудачу друга, за дело принялся Якунко, но он тут же отступился, досадливо плюнул:

— Пешню бы сюда.

Тимошко ничего не ответил.

К исходу третьих суток у синего, как небо, озера, что открыто лежит в степи под песчаным козырьком холма, встретили качинский улус всего в пять небольших юрт. Улус был крайне бедным, почти нищим.

Его хозяин, короткошеий, похожий на тощего паука старикашка, угощал казаков свежей тарбаганиной и молочной кашей из сараны и сушеного творога. Бывалый во всяких переплетах Якунко опасался переесть с голодухи, чтоб после не маяться брюхом, а Тимошко не сдерживал себя: сразу навалился на еду и мел все подчистую. Якунко смотрел-смотрел да сердито вырвал из Тимошкиных жадных рук тарбаганью лопатку:

— Будет тебе.

Тимошко уступил ему нехотя, даже осерчал.

Лошадей хозяин, конечно, не дал, — где их взять? — пожалел и лука со стрелами. Лишь насыпал в торбу немного дикой гречихи, ничего другого у него не было, а не помочь казакам он не мог. Вывел их на пригорок, показал, куда идти, чтобы попасть к Енисею.

С Тимошкой скоро и стряслась та самая беда, что на первый взгляд вроде бы и не беда, а на самом деле едва ли не страшнее киргизов. В брюхе у него вдруг случилась захватывающая дух нестерпимая резь, и пошел он подыхающим псом по земле кататься — круг в ковылях выбил. А брюхо немного приотпустило — иная напасть к мужику подоспела: Тимошку потянуло до ветру, умостился в траве раз, другой, да так бедун и потащился за Якункой, поминутно останавливаясь, не успевая завязывать у портов веревочный гасник.

Якунко сердился, ругал Тимошку на чем свет стоит, пришибить грозился, но эти угрозы им не могли помочь. А тут и у самого Якунки собаки забрехали в подреберье.

— Худо мне, — сказал он, устраиваясь рядом с товарищем.

Возвращаясь домой, Иренек и Итпола ехали по берегу Белого Июса, по скатывающемуся в реку пойменному логу. Было безветренно, знойно, в логу расплескался и неподвижно стоял медовый запах степных трав. Сытые княжеские бегуны, хорошо отдохнувшие за ночь, крупно рысили, помахивая косматыми смолистыми гривами и позвякивая редкими даже для богатых степняков серебряными конскими наборами.

— Мы с тобой одногодки, Иренек. Я должен говорить тебе правду, — начал утомленный жарой Итпола, чуть придержав рвавшего удила коня.

— Говори, — отозвался Иренек, невольно настораживаясь.

— Непостоянно и обманчиво течение жизни земной. Зачем ты обрезал бороды казакам? Воевода не простит нам этой вины.

— Еще что? — медленно и в то же время нетерпеливо, сквозь стиснутые зубы спросил Иренек.

— Ты напрасно обругал старика Торгая.

— Еще?

— Нельзя было вязать Торгая, когда он вернулся со степи.

— Но он ходил к русским! Он вился, как береста на огне!

— Помни, Иренек, обычай уважать старших!

Иренек ничего больше не сказал. Он подобрался в седле и что есть силы хлестанул коня по запотелому крупу, обожженный плетью конь рванулся, перешел в торопливый галоп и ускакал далеко вперед, с завидной легкостью унося на себе разгневанного всадника. Итпола еле догнал Иренека, на скаку схватил за рукав халата. Но бегун Иренека вдруг всхрапнул и пугливо шарахнулся в сторону, и Итпола едва не вылетел из седла. Иренек, не умевший так скоро обуздывать свою ярость, рассмеялся недобро и с чувством явного превосходства.

— Не сердись. Ты думаешь, русские мне друзья? — примирительно сказал Итпола, объезжая стороной оказавшийся на его пути камень.

— Если трудно служить двум хозяевам, то нужно убить одного.

Лог повилял и вдруг отвернул от реки, сузился, перешел в тесную каменную щель, начался трудный подъем по бурым осыпям песчаника. Привычные к горам кони сами по себе сбавили ход, выбирая дорогу между сорвавшихся со скал огромных причудливых глыб.

Яркое солнце катилось навстречу, слепило всадников, в золотом высоком небе разошлись и растаяли последние легкие облака. Но вот налетевшая неизвестно откуда смутная тень стремительно пронеслась по земле. В первую минуту всадники осадили коней, встрепенулись и удивленно поглядели вверх — они ничего еще не поняли. Но вот Иренек ловко сорвал с плеча длинноствольную калмыцкую пищаль и схватился за натруску.

Тень опять налетела, только теперь с другой стороны, она мелькнула на какое-то мгновение — Иренек вскинул пищаль и, почти не целясь, плавно нажал на курок. И по скалистым горам, сотрясая разомлевшую от жары округу, гулко прокатился выстрел, и, теряя темные радужные перья на острых, что копья, камнях, с высоты скал свалился крупный, с саженным размахом распахнутых крыльев орел.

Иренек подпрыгнул в седле и пронзительно закричал. И радость его можно было понять: это была редкая удача! Он застрелил самого князя неба, об этом в дни мира и сражений будут долго говорить в улусах всей Киргизской земли, ибо нет для настоящего воина доблести выше этой. Нужно только немедля съесть сырое орлиное мясо, оно даст богатырю новую храбрость и силу. А пестрыми орлиными крыльями Иренек оденет свои каленые стрелы, чтобы всегда без промаха бить зверей: лук в руках достойного мужчины то же, что огненный бой.