Дикая кровь - [130]

— Вертай-ко назад, твою маму! Государю не прямите — водите не по тем логам!

— Атаман с инородцами дружен, потакает измене, — заворчал кто-то за спиной Артюшки.

К толпе неожиданно для Родиона присоединился Степанко Коловский, ударил атамана хмурым взглядом:

— Зачем завел в болото?

Родион потянулся к сабле. Глаза его недобро и мутно смеялись — так всегда бывало с удальцом-атаманом, когда до грозы оставалось ему совсем ничего. А там уж расходился так расходился, страшен был в своем необузданном, слепом гневе.

Глядя на Родиона, Артюшко и впрямь пожалел свои рыжие вихры — глупой головы не было ему жалко, — и пробубнил, как бы прося прощения за свою необдуманную и неуместную выходку:

— Ходим, твою маму… А след потеряли…

Атаман на сей раз словно не замечал Артюшку, он вперил ледяной, сверлящий взгляд в Степанку:

— Уж и глуп ты, сын боярский!

Сотня раскатисто заржала, облегченно вздохнув. Знать, отошло у казаков сердце. Они еще не потеряли веры в своего отчаянного, своего могучего атамана.

18

Долина, пролегшая между двумя утесистыми гривами, сузилась, с близких холмов повеяло душницей и дикими астрами. И суровые, сосредоточенные лица киргизов разъяснились и расцвели. За холмами в редких кустиках пикульника и чия начиналась коренная земля алтырцев — Уйбатская степь. В прозрачном мареве она уходила на юг, ее южными и западными границами были Саксарский хребет и гора Изых, которые угадывались вдалеке.

В этой стороне Уйбатской степи кочевал Конкоша, но теперь его улус стоял у скалистой горы Бараба. Чувствуя себя здесь полным хозяином, Конкоша советовал Абалаку, где лучше ставить юрты киргизам и тубинцам, куда отступать отряду в случае внезапного нападения русских, чтобы увести врагов от спрятавшихся в потаенных местах улусов.

Рядом с тихими плесами и омутами Уйбата, укрытыми кудрявым ивняком, выросли, словно грибы после дождя, многочисленные юрты. Это было уже не мирное стойбище, жизнь остановившихся здесь людей направлялась настоятельными требованиями грядущих сражений. При нападении русских киргизы получали в степи большие преимущества. Прежде всего, русские отряды не могли приблизиться к лагерю скрытно — вся местность вокруг хорошо просматривалась. В степи с ее оврагами и курганами, с выходящими в нее распадками горных цепей отряду легко рассыпаться и змеей ускользнуть от врага. А еще здесь была та несомненная выгода, что неподалеку отсюда, всего в двух днях пути, снова появились передовые силы Алтын-хана. Конечно, Алтын-хан не такой уж союзник киргизов, чтобы чем-то жертвовать ради них, но киргизы — его данники, и постоять за свое будущее богатство — долг каждого правителя.

Заботясь о безопасности доверенного ему войска, Абалак повсюду разослал конных разведчиков, они должны были загодя сообщать о приближающемся противнике. Абалак понимал, что разгром Канского острожка и угон тубинцев с той земли киргизам не простится — русские будут искать их всюду, чтобы наказать за предпринятый набег.

Тубинские князцы держались особняком, их обидело недоверие киргизов и жестокое обращение с тубинскими улусами: тубинцы всегда были союзниками, а не кыштымами. Особенно недоволен был глубоко оскорбленный Иренеком князец Бурчан. К нему и Орошпаю, чтобы братья никуда не сбежали, был приставлен Емандарак с воинами, стража днем и ночью неотступно находилась при тубинцах. А когда Бурчан бросился в степь ловить строптивую лошадь, отбившуюся от его табуна, то прежде всего был пойман сам, его скрутили в седле, связали ему кривые ноги под брюхом коня — в таком непривычном виде его и представили на суд Абалака и других киргизских князцов.

— Мое семигранное ружье стреляет через семь гор и попадает в семьдесят русских. Почему бы мне не пристрелить изменника Бурчана? — брезгливо выпятив нижнюю губу и обнажив гнилые зубы, говорил Конкоша.

Абалак не обижал Бурчана, но сперва и не очень защищал его от Конкоши, который с яростью наседал на тубинского князца. Однако Конкошу ретиво поддержал князец Емандарак.

— Сделанное Бурчаном — плохой пример воинам, — сказал он. — И нам лучше наказать смертью одного князца, чем все тубинцы отойдут к русским.

— Пусть говорит, — чувствуя растущее озлобление киргизских князцов, кивнул Абалак на Бурчана.

Запеленатый арканом, тубинец молчал, тяжело поводя глазами. На его широком лбу крупными каплями выступила испарина, она струйками скатывалась на кончик его большекрылого носа и капала на чапан.

Абалак позвал родных братьев Бурчана — Бучая и Точака. Поигрывая плетью, он сказал им:

— Есть вины, за которые платят жизнью. Будет справедливо, если Конкоша убьет Бурчана. Стрела без оперения мимо бьет, живущий без оглядки в беду попадает.

— Можно убить Бурчана, — согласился Точак. — Но не хочешь ошибиться, князь, — спроси. Нужную силу на раздоры не тратят.

— В глубокой реке брода нет, — сурово возразил Абалак. — Зачем Бурчан давал воеводе бобров и лисиц? Зачем давал клятву?

— Зачем? — привскочив на кошме, воскликнул Конкоша.

— Разве вы не платили ясак Красному Яру, когда Табун был в аманатах? Разве Итполин улус не несет соболей воеводе, чтоб облегчить участь Итполы, задержанного в остроге? А Бурчана можно убить, — сказал вспыльчивый Бучай.