Дикая кровь - [10]

Феклуша сверкнула горячими глазами, зашлась веселым, раскатистым смехом:

— Экой пугливый! Может, он рад будет, что обгуляешь меня, кобылку строптивую, неезженую. Однако пойду похмелю хворого да и тебе пожевать принесу. А то айда в избу?

— Неси, коли так.

Но с едою пришла не она, а сам Степанко, растрепанный, в рубашке с расстегнутым воротом. В деревянной тарели была рассыпчатая — крупица к крупице — гречневая каша, кусок жареной курицы и большой ломоть черного хлеба. Голос у Степанки с похмелья скрипел, ровно старая телега на ухабах:

— Закусывай, чем бог послал.

Был Степанко отечен лицом, на бескрылом носу и на щеках набухли синие жилки. Прищурясь, он долго рассматривал Куземку, затем спросил:

— Пойдешь ко мне? Кормиться будешь. Да работа ли у меня! Пшеницы на степи две десятины, и те нахожая саранча поточила. Лошадей тож тебе не пасти, сена не косить, на то другой есть работник, новокрещен…

— Чего ж делать тогда?

— По хозяйству управляться. Когда дрова порубить, зимой в лес съездить, скот убирать.

— Сколь на год кладешь? — заинтересованно спросил Куземко.

— Хлеб мой.

— А вина захочу?

— Напою.

Как водится, слово к слову и ударили по рукам. И в тот же день безгнездого Куземку поселили в жилой подклет с высоким потолком, довольно просторный, несмотря на отгороженный драницами угол, где зимой держали всякую народившуюся скотину. Феклуша тотчас же принесла ему пуховую подушку и набитый тряпьем тюфяк. Она поблескивала голубыми глазами, радовалась, что Куземко не сойдет со двора, что она будет видеться с ним, когда только захочет.

К ужину Куземку пригласили наверх. И когда он, с двух сторон оглаживая светлые волосы, чинно присел к столу напротив хозяина, Степанко, не скупясь, налил всем по чарке водки. Закусывали горячими шаньгами со сметаной и жареным луком. А ночью Феклуша снова приходила в подклет, и ночь показалась Куземке короткой, как одно мгновение.

Жить бы ему легко, беспечально, кататься бы что сыру в масле, да Степанко однажды похвалился на торгу молодым да сильным работником, слух сразу дошел до съезжей избы, и хитрый гусь Васька Еремеев смекнул, что это за человек. Куземку тут же затребовали в острог на воеводский сыск и расправу.

Дело грозилось бедой. Накануне казаки били челом воеводе на паскудство соборного попа Димитрия Клементьева. Три крестных хода к посевам было, а дождя бог не посылает, единая гроза — не в счет: дождь чуть брызнул над городом и свалился в тайгу. Немощен поп, слеп, к церкви и то ходит с превеликим трудом, разве послушает его Господь наш Спаситель Иисус Христос? Да ни за что! Это все равно, если бы воевода Михайло Скрябин пропойцу кабацкого слушал али разбойника лихого.

Поп не брал на себя тяжелой вины в засухе и нашествии саранчи. Бог послал красноярцам возмездие за грехи: беспробудное во всяк день пьянство и поголовный блуд — про то отцу Димитрию известно.

— Ежели известно, то зачем, старый пес, люд честной обманывал? С иконами в поле ходил? — наседал на попа воевода.

С утра сумрачен был лицом Михайло Скрябин. Вспомнит Димитрия Клементьева, крутой разговор с ним — и весь затрясется, затрепещет от гнева. Одно бражничанье да блуд приметил у красноярцев священник, а про то не упомянул, что город на киргизском порубежье твердыней, кремневой скалой стоит многие годы, что инородцы в православную веру обращаются, что сибирские землицы мало-помалу под высокую государеву руку подходят, исправно ясак вносят. Слеп отец Димитрий, что с него взять, а Господь Бог должен всё видеть.

И неспешно клал широкий крест воевода себе на могучую грудь, чтоб Всевышний простил ему эти греховные мысли, а заодно и постыдные речи. Не было бы их у Скрябина никогда, да бьют ему челом казаки, непременной помощи у него просят.

Великую обиду на соборного попа воевода сорвал на посадском, которого судил первым. Посадский в сердцах обозвал своего соседа конокрадом, и хотя Васька Еремеев в дотошных расспросных речах нашел, что сосед посадского и есть прямой конокрад, Михайло Федорович повелел бить наветчика кнутом, чтоб тому неповадно было затевать всякие свары.

Толкнули к крыльцу Куземку. Воевода в удивлении вскинул мохнатые брови, встал и за балясины уцепился. С первого же взгляда Куземко понравился ему: статен, плечи могучие, в кулаке без малого пуд, и счастье тех бухаретинов хилых, что он их совсем не пришиб.

— Почему нечестно живешь, бездельник? Почему засмутничал, иноземных гостей от острога отваживаешь? — спросил Скрябин, угрожающе вскидывая бороду.

— Господь на них указал самолично. Рожи у купцов — грех не ударить, — с привычным простодушием ответил Куземко.

Толпа ахнула от немыслимой дерзости гулящего и разом ухватилась за брюхо, толпе, ей лишь бы вдоволь потешиться, зубы поскалить, а воеводе надо судить строго и по справедливости. Пусть скор на язык гулящий человек — не в одном языке суть, плохо, что бухаретинам учинил большие побои, и за то он ответ держать должен. Хотел воевода в острастку другим бросить Куземку на козла, чтобы Гридя ему батожьем покрепче почесал спину, да молод парень, но уж и смышлен, а разве не таким был в его годы сам Михайло Федорович? Любил удаль, терял голову в жарких кулачных боях. И пожалел воевода Куземку: