Дикая история дикого барина (сборник) - [7]

– Да эмильзоля его знает когда…

В Германии канаки сбежали. Из поезда. В полном составе. Прихватили с собой последнее бревно и в чём были пошли на родину. На остров Новая Каледония.

Тут в сценарии я оставлю место для воображения зрителей: каково было группе канакских интеллигентов в пальмовых листьях на голое тело шариться по насквозь промилитаризированной кайзеровской, марширующей в факельных шествиях угарной Германии, готовящейся к смертельному прыжку? Как было туземцам в поисках своих, чуть было не написал «наших»?

В германском тумане, в полном кайзергейсте и дымном зареве Рура шли они со своим обгрызенным бревном на плечах, в юбках из пальмовых листьев и с птичьими костями в пышных причёсках. Домой! Через Вестфалию, через долину Неандерталь. Через границы и маршруты движений дивизий и корпусов.

Потом канаки попали на пароход, который, оказывается, шёл не в Новую Каледонию, а в Ливан. А там и Иерусалим. Потом были странствия по Османской империи к Александрии и встреча с русскими. Всего не опишешь, короче, до того прекрасно.

А теперь закольцевать надо, да. Начал-то со сценария к фильму.

На выставке 1900 года, на Exposition Universelle, по-нашему, публике впервые был продемонстрирован озвученный кинофильм.

Господи помилуй!

Читаю Стэна – «Truth about Russia». London, 1888.

Стэн был на богослужении в Исаакиевском соборе. Турист и турист. Пишет, что многие собравшиеся похожи на настоящих англичан, что полиция в церкви очень деликатно распределяет молящихся, описывает великолепие и пр. обязательный туристический набор. Я даже зевнул.

Стэн русского языка не знает и улавливает только «Господи помилуй». И тут ему внезапно вспоминается, что «Господи помилуй!» были теми самыми «грозными и страшными словами», которые французы, немцы, итальянцы, поляки, испанцы слушали ранним утром перед началом Бородинского сражения. Когда вся русская армия, преклонив колени, «молилась своей последней молитвой перед тем, как умереть».

Я люблю метаморфозы. Секундное превращение вполне обыкновенного неглупого иностранца, пришельца, чужака в человека настолько русского и понимающего Россию, что становится несколько не по себе от силы и глубины восприятия каким-то приезжим этого русского «Господи помилуй!».

«Стены гигантского храма как бы раздвинулись, свет тысячи свечей померк в моих глазах, и я забыл о блеске богослужения и о сияющих одеждах церковнослужителей… всё это исчезло, и мне казалось, что я слышу только простую и задушевную мольбу русского крестьянина, когда он в этот печальный день готовился загородить свои телом дорогу Наполеону – «Господи помилуй!», «Господи помилуй!». (р. 46)

Вот как так можно – из храма сразу на поле, полное неясности, тумана, предчувствия смертей тысяч и упорной обречённости? И это с заезжим происходит, с человеком, который потом вполне рассудочно и скучно рассуждает о политике, о крестьянах, о дорогах и булыжной мостовой…

Собеский

Я люблю читать письма короля Польши Яна Собеского своей жене. В этих письмах соединяется всё, что мне нравится: резня, любовь, идиотия, экзотика, осада турками Вены и взаимное уважение.

Описывая с подробностями своё спасение Вены – атаки панцирной кавалерии, убийства пленных, горящий императорский дворец, голод и ужас, – Ян Собеский (очень храбрый, немолодой и толстый) кропотливо перечисляет трофеи. И внезапно:

«Натолкнулись на шатёр верховного визиря, захватили знамя Магомета, золото швыряли пригоршнями, но главное не это, Марысенька! У визиря был с собой целый парк с дивными животными. Кошки в золотых ошейниках всякие, обезьянки в шапках, какие-то горбатые грызунчики. Были собачки, но какие-то не очень собой красивые и лысые. И ещё был попугай! Но он улетел – не смог его поймать. Он собой такой красненький весь с зелёной головой, и кричал. Залез за ним на дерево, а он улетел. С грустью смотрел ему вслед. Такой славный! Я такого теперь никогда не поймаю!»

За несколько часов до этого Ян III Собеский лично вёл в самоубийственную атаку крылатых гусар на ощетинившиеся позиции боснийского паши.

Ацтеки

Пил чай и смотрел на календарь. Июль, август. Какая-то невнятная ерунда.

Вот у ацтеков было всё ж повеселей с календарём.

Начнём с названий ацтекских месяцев. Выговорить их невозможно. Пока соберёшься и, глядя на шпаргалку, на третьем выдохе произнесёшь Эцалькуалистли, Панкецалистли или даже Тлакашипеуалистли, с колокольни рухнет колокол с привязанным звонарём, а по посёлку пронесутся над горящей сельской библиотекой вызванные чужестранные демоны.

Сложные названия.

При этом надо учитывать, что у ацтеков месяцев с красивыми названиями было целых восемнадцать штук плюс пять неблагоприятных дней. Конечно, если бы я составлял свой собственный календарь, то месяцев в нём было бы 71 или 152, плюс восемь плавающих недель с произвольно назначаемым количеством суток. Но и восемнадцать месяцев тоже неплохо для аграриев.

Я представляю себе сказку Самуила Яковлевича Маршака в ацтекском стиле. Сказка называлась бы, понятное дело, «Восемнадцать месяцев и пять неблагоприятных дней». Девочка, посланная мачехой за цветками опунции, вышла бы на болотистую поляну и увидела у костра восемнадцать голых мужиков, выполняющих желание предыдущей девочки.