Дигитальное перо - [40]

– То есть вы хотите сказать, что совершенство границы имеет. Что путь художника лежит к этим границам, и что это обязательно, если он собирается стать мастером. Интересно, что, по-вашему, за границами совершенства, если мы говорим в таких понятиях? А если художнику не хватит терпения или времени жизни, чтобы дойти до этих границ, не хватит физических возможностей – что же тогда? Не писать? Но ведь кто-то же пишет всё равно! И как тогда оценить его творчество? Будет ли оно совершенством или прекрасным?

Она остановила меня своей улыбкой и легким, почти незаметным поднятием руки. Я посмотрел на Грина. Тот сидел очень спокойный. При его виде спор или сложный запутанный разговор охлаждался, собеседники начинали придавать больший вес словами, которые говорили, что приводило к ясности между ними. Ненужное напряжение улетучивалось само собой. Мне подумалось, что я понял, почему этот зеленоглазый дьявол влюбился в неё. Но в этот же самый момент мне пришлось признать, что это как раз заблуждение. Они были и немного похожи и немного разнились, можно было увидеть, что они дополняют друг друга, а можно было увидеть и то, что они в какой-либо проблеме столкнуться лбами и никто не уступит. Но эти мысли лишь отражение того, что видно внешне. Там, внутри них совершенно непонятно, что происходит. Совершенно непонятно почему именно она вывела Грина из его какого-то жизненного транса, и даже если пускай и она, то почему он говорит мне именно о любви к ней, пусть и заочно, а не о чувствах благодарности, например. Этот внутренний щелчок, о котором написано так много книг, посвящено так много стихов, памятников, картин и ещё много чего, непонятно чем обусловлен и обусловлен ли вообще. Если мне хотя бы отдалённо не представить какими мыслями должен быть наполнен человек и какие чувства должны быть у него обострены, чтобы весь его внутренний мир, бескрайний, как Вселенная, встретившись с одной небольшой песчинкой, которой может быть лишь одно слово в разговоре, начал менять свои собственные законы так, чтобы существовать и развиться только вокруг неё, то как я могу понять или представить само рождение этого бесценного момента. Я даже для самого себя этого не понимаю.

Ещё полсекунды, четверть и Энжела начнёт говорить то, что хотела. Ещё нужно будет уловить и понять, что она скажет. Это уведёт меня от этих мыслей. Но пока в ней мне видна борьба. Она явно с чем-то борется и видно, что побеждает. Видно, что борьбы в её жизни было много, больше, чем у других, быть может, больше, чем надо, если надо вообще. Видно, что бороться ей не впервой, но она заранее не знает: выиграет или нет. Она просто борьбу не прекращает и, кстати, непонятно откуда в ней берутся силы. Они всегда не вечны. Она не борется за Грина, но остро переживает его отсутствие в своей жизни, и то, что заставляет её светлеть – это, когда он борется за неё. Видимо, даже не очень важна форма его борьбы, важно лишь её наличие. Возможно, борьба эта когда-то закончится, когда-нибудь всё придёт к гармонии, тягостное напряжение сменит полная гамма таких светлых чувств, которые высветят всё до конца, до самых дальних и заброшенных уголков души, заполнив и их, наконец, так давно ожидаемым теплом.

Всё это прочиталось мне в них. Хоть я и не задавался целью всё это прочитать. В самом случае прочтения ещё нет доказательств, что это правда. Я это только сам почувствовал. Сам, лишь я. И это значит, что настоящей правды я никогда не узнаю, той, которую я может не почувствовал, но она была на самом деле. И значит, мнение обо всём придётся считать субъективным. Но как можно в принципе ощутить объективность, если всё в твоём мире сводится к субъективности? Вот о себе сейчас думать совсем не хотелось, поэтому я приготовился и стал слушать, что хотела сказать Энжела.

– Да, дались вам эти границы, за ними будет всё также неразборчиво, как задолго до них. Это можно сравнить со струной, только при определённом натяжении в ней звучит правильная нота, чуть ослабить или перетянуть и мелодии не слышно. Но это, конечно, неточное сравнение, в случае с нотой есть точная форма, а вот в абстрактном отношении такой формы нет. Просто я думаю, что мастер, создавая прекрасное, не думает об оттачивании мастерства, и в нём нет сомнений, что то, что он собрался сделать, обязано или не обязано появиться на свет. И уж, конечно, он не понимает прекрасно ли оно. Рождённый в его голове образ просто умрёт, если не попадёт на полотно. Но, появившись на свет, тут начинается самое интересное, также, как художник сам по себе, сможет начать, а потом продолжить и, при неудачных обстоятельствах, окончить свою неопределённую для будущего жизнь. Образ – это же мысли, он идёт от них. А наши мысли, как неповторимые явления. Они даже если и похожи у разных людей, то не всегда одинаковы. Мне кажется, уже даже ради неповторимости мысли, её можно попытаться оставить в нашем мире. Тем более если мысль сложна, объемна и задевает всё то, что принято называть чувствами и логикой. Как вы считаете, ради этого можно писать в подвале, даже если никто не увидит?