Дигенис Акрит - [47]

Говоря о традиционных эпических сюжетах «Дигениса», сопоставляя его с фольклором других народов, следует иметь в виду, что такие параллели, являются ли они результатом самостоятельного творчества или заимствования, могли стать возможными лишь благодаря созданию аналогичных общественных и культурных условий. Так, во многом сходные исторические условия по обе стороны византийско-арабской границы сделали возможными интересные параллели между нашей поэмой и повестью об Омаре ибн ан-Нумане в сказках 1001 ночи (Амброн — Омар, эмир и Дигенис — Шаркан, Максимо — Абриза, апелаты — пограничные бедуины и т. д.). Ученые отмечали историко-литературные параллели между «Дигенисом Акритом» и турецким эпосом о Сайид Баттале. Византийский герой во многом напоминает Рустема из персидского эпоса, Давида Сасунского из армянского, Марко Кралевича из сербского и т. д. Самым различным народам известны такие мотивы византийского эпоса, как похищение невесты, образ девы-воительницы, убийство героем дракона и т. п.

Другая существенная эпическая черта «Дигениса Акрита» — это следы устного распространения поэмы, наряду с письменным. Эскуриальская версия прямо говорит о слушающих повествование вельможах (άρχοντες — 1673, ср. там же стихи 619, 710, 712 и др.). Подобные намеки сохранились и в других версиях. Об устной традиции свидетельствуют и некоторые ошибки в отдельных словах и целых стихах, также больше всего характерные для Э. Приведем интересный пример — загадочные Алделаг и Олопа в Т 2816 и А 4021. Сопоставление с ГФ VII, 85 сл. убедительно показывает, что речь идет здесь об Агамемноне и Пенелопе[542]. В такого рода ошибках очень трудно видеть описки и в то же время вполне естественно объяснить их как ошибки слуха и памяти[543]. Мотив устного рассказа о подвигах широко использует и сама поэма,— на нем целиком построены V и VI книги Г Ф (VI и VII в Т и А). Надо думать, что устная традиция не только предшествовала письменной, но и существовала параллельно с ней,— лишь так можно объяснить запись в XVI в. Эскуриальской версии.

Автор «Дигениса Акрита» нам неизвестен. О создателе первоначальной версии вообще трудно сказать что-либо определенное. Должно быть, им был один из сказителей, упоминаемых Арефой, возможно, какой-нибудь стратиот, использовавший песни, которые бытовали среди его товарищей. Начало же письменной традиции положил, вероятно, какой-нибудь монах; грамотность в Византии была в основном привилегией духовенства. Нет никаких оснований считать, подобно А. Хадзису, автором поэмы Евстафия, упомянутого в начале рукописи А, и тем более отождествлять его с Евстафием Макремволитом (XII в.), автором романа об Исмине и Исминии. Это был, вероятно, монах, переписавший, в лучшем случае заново отредактировавший в XVI в. поэму, известную задолго до него,— труд, который в XVIII в. задумал, но не осуществил Константин Дапонтис (см. стр. 164). По всей видимости, автор поэмы был уроженцем Малой Азии, возможно, Каппадокии,—- он обнаруживает хорошее знание пограничных восточных областей империи. Это был достаточно образованный по тому времени человек, знакомый с античностью, с современной ему светской и церковной литературой, и — в какой-то мере — с обычаями и верованиями арабов.

Неизбежно гипотетичен и вопрос о характере языка первоначальной редакции. Уже давно были высказаны противоположные суждения — о народном языке такой редакции (К. Крумбахер) и об ученом (Д. Хесселинг). Нам кажется, что, коль скоро речь идет уже о записанной мало-мальски образованным человеком поэме, язык ее, вероятно, сочетал как народные черты, так и черты ученого стиля, в зависимости от источников, использованных автором. К подобной точке зрения склоняются в последние годы такие исследователи, как А. Грегуар, С. Импеллиццери, С. Кириакидис[544].

Несмотря на ряд эпических черт, стиль «Дигениса Акрита» во многом характерен для памятников византийской ученой литературы. Мы не будем останавливаться здесь на многочисленных литературных реминисценциях поэмы — они отмечены в комментариях. Из античных героев автор упоминает Ахилла, Гектора, Агамемнона, Одиссея, Пенелопу, Беллерофонта, Харона, Сирен и τ. д. В числе его источников — Илиада, Гомеров гимн Гермесу, I Олимпийская ода Пиндара, «Киропедия» Ксенофонта, биографии Александра Македонского (Плутарха, Арриана, Квинта Курция, Псевдо-Каллисфена). В отдельных описаниях (красота, сила любви, свидание влюбленных, сад и т. д.) поэма зачастую почти дословно следует за позднеантичным романом — «Левкиппой и Клитофонтом» Ахилла Татия,«Эфиопикой» Гелиодора, «Дафнисом и Хлоей» Лонга.

Ряд параллелей существует и с византийской литературой, хотя весьма приблизительная датировка версий поэмы (в основном, редакции XIII в. и записи XIV—XVII вв). не позволяет точно установить, испытывал ли эпос влияние того или иного текста, сам ли оказывал влияние, или оба произведения использовали какой-то общий источник. Так или иначе, установлены отдельные совпадения с Генесием, продолжателем Феофана, Анной Комниной, Феодором Продромом, с некоторыми житиями. Должно быть, общими позднеантичными источниками вызван ряд совпадений с произведениями Евстафия Макремволита, Никиты Евгениана, с более поздними анонимными поэмами XIV—XVI вв.— «Либистром и Родамной», «Флорием и Платцафлорой», «Имберием и Маргароной», «Ахиллеидой», с «Эротокритом» Винцента Корнаро. В отношении последних, в особенности «Ахиллеиды», можно предполагать уже скорее влияние «Дигениса Акрита». Ряд стихов поэмы (в описании сада и дворца) совпадает с аллегорической поэмой о добродетели Феодора (?) Мелитениота (XIII—XIV вв.), причем все это — параллели, общие для ГФ, Т и А.