Диета старика - [17]

Однако Китти уже давно не слушает. Она нашла где-то пыльные зеленые леденцы и теперь сидит на шкафу и сосет. Мы слышим легкий свист и причмокивание, как будто за резным фронтоном шкафа змея заглатывает кролика.

Директор ничуть не обескуражен.

- Должно быть, я наскучил сеньорите глупыми приключениями из нашей бесцветной театральной жизни, - замечает он с небольшим полупоклоном.

Без сомнения, Китти, ты стала бы супругой самого тактичного господина на свете, но… Не сложилось.

Это был жаркий летний день. Мы обедали. Я, Ольберт, Китти, герцог и Вольф. Солнце обильно просеивалось сквозь заросли плюща, обвивающего решетку веранды. Вольф недавно вернулся с работы, где он провел почти всю ночь. Видно, он очень устал, хотя вообще-то он вынослив. Он ел суп, низко наклоняя над тарелкой свою тяжелую лысую, густо посыпанную коричневыми веснушками голову. Вот он доедает остатки дымящегося супа, откладывает ложку, тщательно протирает губы салфеткой. Его глаза за толстыми стеклами очков, как всегда, полуприкрыты, словно он погружен в какую-то глубокую задумчивость.

- Китти, я хочу поговорить с тобой, - начинает он (низкий, медленный голос). - Видишь ли, сегодня я имел возможность беседовать с одним твоим знакомым…

Китти вопросительно поднимает брови.

- Он, кажется, был директором театра…

Киттины брови поднимаются еще выше.

- Был? - вмешивается тонкий голосок Ольберта. - Его что, уволили? Выдворили из театра?

Вольф морщится, медленно, задумчиво потирает лоб ладонью.

- Дело в том… Мы работали вместе…

- Вот как? - снова встревает несносный Ольберт. - Вы, должно быть, решили вместе поставить спектакль, а?

Вольф не слушает. Он думает о чем-то, напряженно отыскивает слова.

- Китти, ты понимаешь, его поручили мне…

Глаза Китти медленно расширяются. Глупый Ольберт, все еще фыркая, перетаскивает себе на тарелку длинный рыбий хвост.

- Он был замешан в каком-то деле, Китти. Я работал с ним сегодня все утро. Он ушел… Совсем ушел. Как бы это тебе сказать? Ушел врассыпную. Понимаешь?

Ольберт перестает чавкать и переводит круглые глаза с одного лица на другое.

Вольф неторопливо, рассеянно лезет за пазуху, роется во внутреннем кармане. Кажется, он думает о чем-то другом.

- Да, вот это. - Он вынимает небольшой сверток. - Он сказал (морщится), что всегда хотел предложить тебе свою руку и сердце. Таково было его желание. Он попросил меня об этом.

Вольф медленно, осторожно разворачивает сверток - несколько слоев плотной, непромокаемой бумаги - и вынимает какой-то предмет. Это рука. Небольшая, смуглая, прекрасной формы, с изумрудом на пальце. Не может быть никакого сомнения. Эта красивая, слегка изнеженная рука могла принадлежать только одному человеку в мире - директору театра.

- Это тебе, Китти, - говорит Вольф, протягивая ей через стол отрезанную руку. Он держит ее, как держат за спинку маленького зверька. - На, возьми, Китти.

Китти не двигается. Вольф некоторое время держит руку на весу, наивно ожидая, что Китти примет дар. Не дождавшись, Вольф осторожно кладет руку директора возле Киттиного прибора. Но Китти только неподвижно смотрит на руку, которая держит руку. Рука в руке. Маленькая, мертвая, смуглая - в большой, живой, бледной.

Затем он достает свой портфель, роется в нем. Извлекает из бокового отделения тяжелый, немного влажный мешочек из грубой материи.

- Сердце. Он просил меня передать тебе руку и сердце. Вот они.

Вольф протягивает мешочек через стол и кладет его рядом с рукой. Но Китти уже исчезла, оставив упавший стул, опрокинутый столик, грохнувшую стеклянную дверь. И, конечно же, крик. В таких случаях без крика, как правило, не обходится.

9

- Ну же, Ольберт, ты не закончил свой рассказ о том, как вы с Вольфом ходили к учителю химии. Дай я вытру тебе слюни, и продолжай.

Ольберт продолжает. После истерики его интонации становятся иными - он говорит быстро, без гримас. В его лице появляется нечто суховатое и значительное, как у человека озабоченного.

- Ну, нечего рассусоливать. Дорасскажу коротко. Я видел учителя химии. Наше восхождение было ненапрасным. Это замечательный человек. Как описать мудреца? Легенда гласит, что Конфуций, после единственной встречи с Лао Цзы, произнес одну лишь фразу: "Я видел дракона". Я тоже видел дракона. Он скромен, очень благожелателен, вежлив. Но… Какое ощущение оставила во мне эта встреча? Знаешь ли, только горечь. Мне самому хотелось бы быть его учеником, но я ведь ничего не смыслю в химии. Наука, ко всему прочему, кажется мне страшной. В этот раз учитель говорил о химии оплодотворения, о химии размножения у животных и растений. Мне казалось, он все время говорит обо мне. О моей душе. Я никогда прежде не слышал речи столь телепатически проницательной. Он подробно охарактеризовал сперматозоид. Я узнал себя. Я чувствовал себя Нарциссом, впервые заглянувшим в воды реки. Я не смог слушать дальше. Я уснул.

- Как же выглядит этот дракон?

- Никак. Обычный старик. Можно сказать, у него и нет внешности, если не считать тех атрибутов, которыми любой настоящий старик должен обладать: он лыс, сед, у него длинная борода, морщины… В таких случаях принято добавлять: "Но вот глаза! В глазах!.." Но и в глазах у него не было ничего, кроме старческого здравомыслия. Не в глазах дело. Где мой белый спиральный хвостик, которым я, как пружинкой, оттолкнулся бы от зеленых стен, покрытых золотым и однообразным орнаментом? Там, наверху, очень уютно. За бедной дощатой дверью, похожей на дверь сарая, открылась нам зала со стеклянными потолками. Когда-то здесь было ателье одного скульптора. Мы были словно в колоссальной теплице, к тому же по стеклам струился дождь. Чаепитие за небольшим столиком. Кресла очень мягкие. Кроме этих кресел, мебели нет. В дальнем углу - обитый железом химический стол, заставленный склянками. Они же, как армии перед битвой, тесно стоят на полу, так что приходится передвигаться на цыпочках, чтобы не раздавить колбы с эликсирами бессмертия. В толпе химической посуды взгляд удивленно находит стеклянного кенгуру, крупные осколки вомбатов - то, что осталось от скульптора. После беседы Вольф и учитель встают и направляются к железному химическому столу. Они идут неторопливо, осторожно пробираясь между расставленными на полу колбами и ретортами. Учитель несколько раз с улыбкой оглядывается, приглашая меня следовать за ними. Но я не в силах подняться. Кресло мягкое, словно вязкая каша. Я слишком устал во время нашего восхождения, уже не могу противиться сну. Но любопытство все же не совсем потухло - со своего места я пытаюсь разглядеть, что делают учитель и Вольф. Однако комната, как я уже сказал, очень просторная, и в пасмурной полутьме их почти не видно в дальнем углу. Только шелест дождя и отблеск огня - наверное, зажгли горелку - и две тени, низко нагнувшиеся над столом. Но я уже не могу всматриваться - я сплю.