Диета старика - [156]

"… Даже монокли у многих из тех, которые окружали теперь Свана (в былое время ношение монокля указывало бы Свану только на то, что этот человек носит монокль, и ни на что больше), уже не обозначали для него определенной привычки, у всех одинаковой, - теперь они каждому придавали нечто своеобразное. Быть может, оттого, что Сван рассматривал сейчас генерала де Фробервиля и маркиза де Бреоте, разговаривавших у входа, только как фигуры на картине, хотя они в течение долгого времени были его приятелями, людьми, для него полезными, рекомендовавшими его в Джокей-клоб, его секундантами, монокль, торчавший между век генерала, точно осколок снаряда, вонзившийся в его пошлое, покрытое шрамами, самодовольное лицо и превращавший его в одноглазого циклопа, показался Свану отвратительной раной, которой генерал вправе был гордиться, но которую неприлично было показывать, а к оборотной стороне монокля, который маркиз де Бреоте носил вместо обыкновенных очков, только когда выезжал в свет, ради пущей торжественности (так именно поступал и Сван), для каковой цели служили ему еще жемчужно-серого цвета перчатки, шапокляк и белый галстук, приклеен был видневшийся, словно естественнонаучный препарат под микроскопом, бесконечно малый его взгляд, приветливо мерцавший и все время улыбавшийся высоте потолков, праздничности сборища, интересной программе и чудным прохладительным напиткам…

У маркиза де Форестеля монокль был крохотный, без оправы; все время заставляя страдальчески щуриться тот глаз, в который он врастал, как ненужный хрящ, назначение которого непостижимо, а вещество драгоценно, он придавал лицу маркиза выражение нежной грусти и внушал женщинам мысль, что маркиз принадлежит к числу людей, которых любовь может тяжко ранить. А монокль господина де Сен-Канде, окруженный, точно Сатурн, громадным кольцом, составлял центр тяжести его лица, черты которого располагались в зависимости от монокля: так, например, красный нос с раздувающимися ноздрями и толстые саркастические губы Сен-Канде старались поддерживать своими гримасами беглый огонь остроумия, которым сверкал стеклянный диск всякий раз, как он убеждался, что его предпочитают прекраснейшим в мире глазам молодые порочные снобки, мечтающие при взгляде на него об извращенных ласках и об утонченном разврате; между тем сзади г-на де Сен-Канде медленно двигался в праздничной толпе г-н де Палланси, с большой, как у карпа, головой, с круглыми глазами, и, словно нацеливаясь на жертву, беспрестанно сжимал и разжимал челюсти, - этот как бы носил с собой случайный и, быть может, чисто символический осколок своего аквариума, часть, по которой узнается целое…

Свану стало так больно, что он провел рукой по лбу; при этом он уронил монокль; он поднял его и протер стекло. И, конечно, если бы он себя сейчас видел, то присоединил бы к коллекции моноклей, остановивших на себе его внимание, вот этот, от которого он отделался, как от докучной мысли, и с запотевшей поверхности которого он пытался стереть носовым платком свои треволнения".

Еще несколько вечностей назад Юрков не мог вспомнить имя автора "Трех Толстяков", теперь же он легко заверил канонический перевод Любимова, с характерными для него изящными и громоздкими неловкостями, придающими этому переводу особую ценность. Цитата была сохранена в неприкосновенности, если не считать, что это, в общем-то, были три цитаты, соединенные в одну. К этому моменту сингулярные вихри кетаминового прихода окончательно утихли, уступив место кропотливой иллюстраторской работе галлюциноза, разворачивающего свои иллюстрации на фоне теплых "перин" ПСП. Особенно эта тщательность сказалась на качестве отделки плиты.

Имена шести носителей монокля - Свана, де Фробервиля, де Бреоте, де Форестеля, де Сен-Канде и де Палланси - сверкали особенно яркими скоплениями бриллиантов. От слов "рекомендовавшими его в Джокей-клоб" вбок отходил темно-синий ворсистый шланг, чье пушистое извивающееся тело многократно было схвачено золотыми и серебряными кольцами. Шланг подсоединялся к искрящемуся фонтанчику, скромному и неказистому, который старательно орошал побитый градом огородик, смущенно прячущий свои искалеченные грядки за чередой кольев, на которые брошен был сверху толстый, мутный, испачканный в земле целлофан. От слов "жемчужно-серого цвета перчатки" шел игрушечный железнодорожный мост, украшенный миниатюрными флагами социалистической Венгрии, на котором неподвижно стоял почтовый поезд. В окошке тепловоза можно было разглядеть пластмассовую фигурку только что застрелившегося машиниста - он лежал, уронив голову на пульт управления, сжимая в одной руке микроскопический пистолет "Макаров", а в другой крошечное распечатанное письмо. Из-под желтых завитков пластмассовых волос на его висок стекала большая и неподвижная капля темной крови. Приглядевшись, Юрков понял, что это ртутный шарик в стеклянной капсуле. От слов "ненужный хрящ, назначение которого непостижимо, а вещество драгоценно" длинное рубиновое ожерелье тянулось к круглой танцплощадке, иллюминированной разноцветными лампочками.