Диалоги - [33]

Б а т т а л. Не знаю. Сегодня повесился один из наших. На ремне. К спинке кровати привязал ремень — и на полу.

Д ж а л и л ь. Кто?

Б а т т а л. Ты его не знал. Это насчет нервов. Сдали, видно. (Отвечая на молчаливый вопрос Джалиля.) Боязнь не выдержать пыток, страх выдать имена в случае провала… Я его не осуждаю. Никто не знает заранее, что он способен выдержать. И вот, чтобы не провалить… По крайней мере, честно, а? Разные есть люди. Нельзя всех по себе мерить. А у нас какой-то вирус недоверия!

Д ж а л и л ь. Все это извечная проблема всякой закрытой деятельности.

Б а т т а л. Я не могу простить себе, что предал Хисамова. Пусть в мыслях! Его пытали, каждую минуту своего молчания он оплачивал черт знает чем, а мы все, и ты, и Курмаш, и я, — все быстро, сразу, внезапно!.. Не он предал нас, а мы его. Откуда эта подозрительность даже к друзьям, к тем, кто делает с тобой одно дело? И этот парень, Ямалутдинов… Я не виню тебя. Мне самому эта история с его группой казалась подозрительной. Но я познакомился с людьми его группы. Настоящие ребята. Понимаешь, невозможно работать, невозможно вовлекать новых людей, если отказывать им в доверии. Конечно, и оно!.. Я понимаю тебя. Здесь тупик.

Д ж а л и л ь. Единственное средство — разделять людей на обособленные группы, чтобы уменьшить потери. И хватит об этом.

Б а т т а л (после паузы). А может быть, в нашей душе сломалось что-то, а? Или переродилось?

Д ж а л и л ь (задумавшись и ответив не сразу). Сейчас война.

Б а т т а л. На войну все списать можно.

Д ж а л и л ь (после паузы). Ладно. Я согласен на ликвидацию Хелле. Надо только, чтобы он заговорил… И насчет Ямалутдинова. Возможно, ты и прав. Проверьте его на этом деле.

Б а т т а л (увидев, что лицо Джалиля снова омрачилось и стало словно каким-то отчужденным). Ничего, Муса. Все будет хорошо.

Д ж а л и л ь. Через два дня буду в Едлино. До встречи.

Пожимают руки, расстаются. Баттал уходит.

(Глядя ему вслед.) Предчувствие какое-то. Откуда?

Появляется  А л м а с.

А л м а с. О, Залилов! Гуляете?

Д ж а л и л ь (здороваясь за руку). Да, люблю. Природа все-таки совершенна. Кажется, по крайней мере, совершенной. Чего не скажешь о человеке, а, господин Алмас?

У обоих на лицах подобия улыбок.

А л м а с. Немец Фихте когда-то охарактеризовал нашу эпоху, — впрочем, он это сделал еще в прошлом веке, — как состояние завершенной греховности.

Д ж а л и л ь. А мы все жаждем перехода к состоянию оправдания. Похоже на жажду над ручьем?

А л м а с (придерживая Джалиля за локоть). Вокруг меня, похоже, ведутся какие-то интриги. И вас почему-то Ольцша обласкивает вниманием.

Д ж а л и л ь (с усмешкой). Мне бы ваши переживания, господин Алмас.

А л м а с (резко). Кстати, когда наконец вы покажете нам свою антикоммунистическую книгу?

Д ж а л и л ь. Я еще не закончил ее. Но скоро. Теперь не до рукописи. Впереди годовщина легиона. Готовим большую концертную программу. Хочется устроить хороший настоящий концерт.

А л м а с (долго смотрит на Джалиля, потом, словно вдруг опомнившись, поспешно кивает головой). Да-да! (Уходит.)

Д ж а л и л ь (смотрит ему вслед). Обанкротившийся купчишка! Ты со своим антикоммунистическим капиталом обанкротился еще в семнадцатом году! Подонок! Продержаться бы только!

Из глубины времени смотрит на него С., появившийся еще раньше.

С. Еще несколько шагов. Но как зыбка почва под ногами!..

II.9. ЕДЛИНО, МАЦКОВЕЦКА, 7, ВИЛЛА ДЛЯ АГЕНТУРНЫХ ВСТРЕЧ ОТДЕЛА «1-Ц», 9 АВГУСТА 1943 ГОДА

Б а т т а л  с пистолетом в руках у двери. В другой стороне комнаты, словно вжавшись в стену, — Я м а л у т д и н о в. У стола, в широком кресле, связанный, с кляпом во рту, — Х е л л е. Входит  К у р м а ш. В руке у него тоже пистолет.

К у р м а ш. Здесь еще одна комната. Обзор почти круговой. Все тихо.

Б а т т а л. Конечно, подходы просматриваются. Все будет в порядке.

К у р м а ш. Да, дом на отшибе. Справа только… Там забор уходит к реке.

Б а т т а л. Ничего. Недолго.

К у р м а ш. Тебе придется скрыться.

Б а т т а л. Уйду к полякам.

Я м а л у т д и н о в. А его? Куда его потом?

К у р м а ш. Тело поместится в багажник. (Батталу.) Да, забыл. Новые документы есть?

Б а т т а л. Передали. При мне.

Я м а л у т д и н о в. Но если стрелять, будет слышно. Дом наверняка под наблюдением.

К у р м а ш. Никто не будет стрелять. Сними ремень. Он у тебя тонкий, подойдет.

Я м а л у т д и н о в. Ремень?

Б а т т а л. Ты что, болван, думаешь, мы пришли сюда в игрушки играть?

Я м а л у т д и н о в (снимая ремень). Я… я не не смогу.

Б а т т а л. А я размозжу тебе голову!

К у р м а ш. Спокойнее.

Я м а л у т д и н о в. Для меня это впервые в жизни. На фронте — это другое дело, но когда так…

К у р м а ш. Для нас тоже.

Я м а л у т д и н о в. У него родинка! Возле уха! (Скорчась, вдруг изгибается в поясе.) Тошнит.

Б а т т а л (схватив его за шиворот и подняв). Ты начинаешь мне не нравиться, дорогой мой. Думаешь, в подполье можно обойтись без этого? Это война. И она идет и здесь.

К у р м а ш. Без разговоров. (Ямалутдинову.) Ты сам просил, чтобы тебе поручили что-нибудь. Твоя просьба удовлетворена.

Я м а л у т д и н о в. Да… Да-да!