Диалоги - [31]

Я м а л у т д и н о в. У меня бессонница. Я не могу спать. Я боюсь спать, потому что проговариваюсь во сне.

Х е л л е. Запомните одно, Ямалутдинов. Если выступление произойдет раньше, чем я полагаю и чем вы мне сообщите о нем, то первой жертвой окажетесь вы. Первое, что они сделают, предположить нетрудно. Они ворвутся сюда. А список осведомителей будет лежать даже не в сейфе, а вот здесь… в ящике стола… Ганс!

Появляются  ф е л ь д ф е б е л ь  и  Р у н г е.

Проводи его, Ганс.

Фельдфебель и Ямалутдинов выходят.

Р у н г е. Загримировали. И все же я думаю, зря мы Хисамова взяли. Он еще мог пригодиться.

Х е л л е. Я все больше склоняюсь к мысли, что мы имеем дело далеко не с дилетантами. Курмаш был взят в плен при выброске к нам в тыл со спецзаданием. Прошел проверку в гестапо и абвере. Но, может, главным его заданием было проникновение в легион? И не он один такой. Хисамов еще сослужит нам службу. Сейчас мы вернем ему доверие, и его можно будет использовать и во время следствия. Это птичка более хитрая, чем Ямалутдинов.

Р у н г е. Меня настораживает, не знаю почему, Баттал. На первом допросе он кочевряжился, кочевряжится и сейчас. И в то же время у меня ощущение, что он заговорит… Я бил его по почкам, чтобы не оставлять внешних следов.

Х е л л е. Что, думаете, подсадная утка?

Р у н г е. Надо немедленно приступать к арестам.

Х е л л е. Рано, Рунге, рано. Схватим верхушку, а далеко ли копнем вглубь? Вы уверены, что у них нет еще второго подпольного комитета, который в случае провала первого…

Р у н г е. Чересчур тонко. Как бы не порвалось все.

Х е л л е. Боитесь? На душе неспокойно? Конечно, первую обойму, если они опередят нас, они разрядят сначала в меня, потом в вас. Впрочем, в вас даже в первую очередь. В вас и Ганса.

Р у н г е (криво усмехаясь). Почему же?

Х е л л е. Слава о вас вместе с криками ваших жертв разносится далеко. Вы с нашим милым Гансом, так сказать, великие мастера. Ну, а я всего лишь подмастерье, да и то в области… э-э психологии. (Смеется.) Ну хорошо. Ожоги, кровоподтеки… Все на месте?

Р у н г е. Сейчас покажу.

Вводят  Х и с а м о в а. Он обезображен, в рваной одежде. Ф е л ь д ф е б е л ь  в угрюмом молчании наносит еще один штрих — разрывает на спине рубаху, обнажая покрытое ссадинами и ожогами тело.

Х е л л е (приглядываясь к Хисамову). Ничего.

Р у н г е. Я бы пустил еще кровь. Пусть будет и настоящая кровь.

Х е л л е. Ганс!

Ф е л ь д ф е б е л ь. Есть.

Х и с а м о в. Зачем кровь? И так на себя не похож.

Х е л л е. Ганс все сделает аккуратно.

Х и с а м о в. Но скажите, чтобы не увлекался!

Х е л л е. Ганс, не увлекайся.

Хисамов и фельдфебель выходят.

Включите запись, Рунге. Надо все же послушать и звуковой фон.

Рунге уходит в другой кабинет. Через мгновенье оттуда, как удар шквала, — ругань следователя и рев, крики истязуемого на допросах человека.

Р у н г е (выглядывая). Как? Убедительно?

Х е л л е. Убавьте немного звук… Так. (Делает жест рукой.)

Становится тихо. Появляется  Р у н г е.

Р у н г е. А может, подвергнуть Баттала еще раз обработке? Настоящей?

Х е л л е. Выдержать, не предав, можно всегда. Боль имеет свои границы. Ее заменяют смерть или беспамятство.

Р у н г е. Боль есть боль.

Х е л л е. Это так, но от человека, заранее готового принять все, до смерти включительно, иногда невозможно что-либо получить. Что, если Баттал — это определенный ход в игре? Так не лучше ли ответить на этот ход. Чтобы что-то узнать, есть разные средства. Не только пытающие и выпытывающие, в коих вы, Рунге, специалист, но и провоцирующие и дразнящие. А они мне тоньше щекочут нервы. (Потянувшись и сделав несколько упражнений.) Что ж, будем работать.

Рунге поднимается.

Включите запись. Дверь пусть будет полуоткрыта. Потом я закрою ее сам. И пусть введут…

Снова звучит запись истязания человека, рвет нервы крик Хисамова — полуживотный, получеловеческий, его перебивает ругань Рунге, и опять вопль, рев, стоны, крики: «Кто? Кто? Отвечай, кто?» — «Не знаю я ничего! Не знаю!» — «День и час восстания, отвечай! Структура организации, отвечай!» — «Нет, шкура! Покупай других!» Вводят  Б а т т а л а. Ошеломленный криком, знакомым голосом, он застывает на пороге. Стремительно вылетает из своего кабинета  Р у н г е.

Р у н г е (обернувшись, с хорошо разыгранной яростью). Тащи его в камеру, Ганс! На лед! На гвозди!

Ф е л ь д ф е б е л ь  выволакивает  Х и с а м о в а — ноги его ползут, — с силой швыряет на пол. Хисамов в крови.

Ф е л ь д ф е б е л ь (пиная). Вставай, свинья!

Х и с а м о в (шатаясь, поднимается). Не того выбрали, гады! Не из того я материала, что вам нужен… Ничего вы из меня не выжмете.

Р у н г е. Посмотрим, что потом запоешь. Один электрод я посажу тебе на живот, другой суну в ягодицы, а фокусом лучей буду поджаривать… знаешь что? Когда поджаривается эта яичница, у людей, даже совсем лишенных слуха, прорезается голос.

Х и с а м о в (вдруг как бы увидев Баттала). Ты, Абдулла? Чистенький? Взяли вместе, а ты чистенький?

Р у н г е. Он не такой дурак, как ты.

Х и с а м о в. Чистенький? А я в крови! И вы же, вы же мне не доверяли?

Р у н г е (фельдфебелю). Убрать.