Диалоги снаружи и внутри - [23]

пробежкой дней, для ссоры столь коротких,

что не успеть терпеньем обрасти;

и сорвалась к звезде земная кротость,

умерив снегом ропот палестин.

И продвиженье, выданное оптом,

спешит заблудших в том лишь известить,

что был доселе из обманов соткан

их жизни криво скроенный сатин.

А посреди кружащейся мороки

уж втиснут след, пытавшийся идти…

Он – этот след, таинственный и робкий,

он – вдруг начало нового пути?

Попрание

При расторопной обеспеченностью сроком

с меланхолией так гнетущей, но других —

тех, кто так почкой распустившейся растроган

и перебранками ликующей шуги —

за преткновенья оборвавшегося года

в морозов истовость и скаредность зари

к тем, кто метели разметавшейся угоден

и на заснеженно-продутом фоне зрим —

несут зимы исповедальные красоты

загадку данности без запаха вины…

Да и вина ль, что утвержденьям столь высоким

под ноги брошена несломленность иных?

Шаги

Твой взгляд так чист и беспечален,

а я боюсь – и я раним;

так расторжима эта нить,

и так Господь нас изучает —

на минном поле каждый шаг,

что нам невидим, но помечен:

так шедшие уходят в вечность,

когда живые мельтешат.

До капели

Как в хлад отказа окунают год

в морозный отсвет выбранного плана,

когда не поздно и не слишком рано,

и нет нигде отдушины другой.

Когда деревьев ветреный порыв

молчит с собой в оковах зимней стали,

а разнотравья шелест неустанный

теперь спокоен, в рыхлый снег зарыт.

Лишь высота в забеге скорых дней

висит константой, к зовам безучастной…

Но мы теперь взываем к ней не часто —

нет ни желанья, ни причины нет.

Весь мир,

что с беглой выдумкой основан,

бесстрастным тленьем примется

стареть —

и нас застанет в бросовой поре,

где уязвимость втиснута в полслова…

«На отсветах немеркнущей любви…»

На отсветах немеркнущей любви

под гром литавр бесплодных обещаний

и молодых усмешек беспощадных —

твой взгляд последним отблеском ловить

и, затаив мессией у креста

протест, судьбу и мира покаянье —

не разглядеть, что пагубно и явно,

чтоб от твоих движений не отстать…

Ревность

И опять на звонок нет ответа,

будто в прошлое выпала связь;

будто занята ты кем-то где-то,

будто мир, без меня обновясь,

предрешил, убегая в глубины

или ввысь улетая крылом

то лебяжьим, а то голубиным,

позабыть обо всем о былом…

Набираю твой номер с надеждой —

может, ты, вслед за миром спеша,

позабыла – бывало же прежде —

знак «стереть» на панели нажать.

Пас

Вы – как пришествие неудержимо правы,

что мир так сер и что так хочется блеснуть

тому из смертных подобающей оправой,

в ком не увидеть сверхсиреневой весну

или загадку несравненной Моны Лизы —

значит быть сором на обочинах дорог

или монахом, что не видит женщин ближе,

чем горизонта даль – столь распорядок строг.

Вы правы тем, что перед жизненной пучиной

мы безоружны, как соломинки исход;

а путь – опасностей несчитанных причина,

а я на стройного идальго не похож;

и даже всходы самой маленькой любви —

не благ букет, что так купюрами увит…

Старость

Полыхнуло и так обожгло —

головешкою сердце обуглилось!

Что ж ты, жизнь моя, вся за углом,

не с хозяевами, а со слугами?

Что ж ты вся на задворках в пыли

измусоленных ждешь себе милостынь?

И душа беспросветно болит

с той поры, как явилась пред очи ты?

Все же ясно – оправа должна

соответствовать камню бесценному,

и не тайна, что кто-то из нас

в сем театре давно уж за сценою.

И, чтоб счастье твое уберечь,

слышен шелест зловещей моей судьбы:

«О какой же оправе тут речь?

Тебе выцветшим фоном – и то не быть!»

Ты и всегда

Как отогреть на пройденном пути

жестоким льдом пронизанное сердце?

Как не отчаяться и выстрадать среди

кричащих дней, что никуда не деться,

что путь один, что дальше – несть числа

неравнодушных тех, кто просто рады;

но что нельзя по почте переслать

того, что новым от тебя не надо?

Кому сказать, что больше, чем твой взгляд,

нет ничего на пике у Вселенной?

Что должно вечно вечность обновлять

твоей улыбкой, как восход нетленной?

Чтобы, когда наступят времена,

и люди снова о заменах вспомнят, —

то, как икона, ты была б – одна,

и пусть бы я был ангел на иконе!

Сонет

Тебя со мною разделяла не верста,

но образ твой воображением взлелеян.

И ты явилась целомудренно чиста —

тебя я встретил как знаменье – на коленях,

когда средь туч свинцовых, что легки восстать

глухим ворчаньем – вдруг лучи завеселели;

когда неведение чистого листа

от напряжения держалось еле-еле.

И вознамерившись той первой каплей стать,

что где-то зрела так укрытая доселе,

души измученной святая маята

была готова извергаться через щели,

что чистых глаз твоих разбой и красота

в моем несчастном сердце столько навертели…

Пробужденье

Снег, заблудившись в эти мартовские тайны,

утратив блеск и силу зимней красоты,

не мог возвыситься до мысли, что и ты

в предвосхищении и ходе не случайна.

Что та морозом отороченная стынь,

как на душе не заживающая рана,

уйдет в случившееся поздно или рано —

и горизонты нам откроются чисты.

И как дарованная мне за муки данность,

как почкам в смену – сверхзеленые листы,

за то, что мир так долго сер был и постыл,

ты улыбнешься, до беспамятства желанна;

и сквозь последний рой снежинок золотых

моя душа прорвется нежности бураном.

Отлив

Мы были словно в Божьем стане

и точно знали – мир спасен!

Для мимо шедших – пташкой ранней,

а для меня была ты все: