В.: Дистанцию с высоты можно понять многозначно. Что конкретно имеется в виду?
О.: Человек находит в себе то, что роднит его со всеми людьми на большой высоте, - находит в себе, так сказать, родовые свойства, рефлексию, трансцендентальность (выход за пределы наличной ситуации), осознание своей правды и другие высокие вещи... Вот на этой высоте он роднится с музыкой - наделяет художественным смыслом пространство, дистанцию. И действует он, осознавая свое право, свою правоту, беря на себя ответственность за музыку и ее представителей (вот нравственный аспект!). Как у Осипа Мандельштама:
Я к губам подношу эту зелень -
Эту клейкую клятву листов,
Эту клятвопреступную землю:
Мать подснежников, кленов, дубков.
Вещи, предметы и явления, имеющие для всех отчужденный смысл, для поэта - личные, близкие, родные.
(Если, к примеру, у лидеров производства было бы такое отношение к природе, какое мы видим у некоторых художников-музыкантов, поэтов, писателей, - вряд ли они стали бы губить реки, леса, озера и отравлять нашу среду обитания, - скорее бы оставили свою работу, видя безвыходность ситуации...)
Это - основа эстетической и этической позиции художника любого профиля, в том числе и музыканта. Задача педагога, следовательно, - воспитать личную привязанность ученика к миру. И только с этого момента он сможет войти в особый контакт со своей сонатой как с природой, как с близким человеком...
Об искренности
В.: После того как Лев Толстой воскликнул: ”Искренность, искренность и прежде всего искренность!” - искренности не прибавилось. Но она стала проблемой в искусстве. И всякий крупный художник никогда не считал себя свободным от нее. А что музыкант-исполнитель? Композитор? Касается ли их эта проблема?
О.: Одной наблюдаемой особенностью искренности является соответствие между мирами - внутренним и внешним. Это хорошо видно в диалоге. Говорю именно то, что думаю — искренность. Сознательное расхождение между задуманным и сказанным — дипломатия. Думаете об истинном положении вещей, а говорите так, чтобы выиграть спор, — политика. Выигрываете — талантливая политика. Но — неискренне. Неискренне, когда разногласие между верным пониманием и неверным толкованием происходит из-за личных интересов, в свою пользу или ради общего дела. И если это — обман неискушенных людей, а то и воспитанников, познающих жизнь, - эта неискренность приближается к преступлению.
В.: Искренность в искусстве...
О.: ...мало чем отличается от жизни. Вот музыкальное поведение — отношения между автором и исполнителем. Диалог. Часто - без личного присутствия автора. Исполнитель воссоздает авторский текст за композитора. Эмоционально окрашивает его за автора - воссоздает авторский эмоционально-эстетический образ и отвечает ему своей эмоциональной реакцией.
Опасность солгать может возникнуть в каждом диалоге. И это необязательно планируемая ложь. Слабость, непосильная задача, непонимание в конце концов тоже кончаются неискренним музыкальным поведением: ”Берите меня таким, каков есть!”, ”Лучше не могу”, ”Я сделал все что мог” — вот оправдательные лозунги при неискренней игре.
Опасность неискренности заключена уже в замысле. Если музыкант не верит в реальность внутреннего мира композитора, в реальность подтекста, то на слух все будет восприниматься фальшиво. Если только говорить о ”героях”, образах, ассоциациях, но ”не видеть” их во время игры или работы, - тоже будет фальшиво, даже и при безупречной интонации...
В.: Искренность, таким образом, задевает или даже создает некий симбиоз содержания с нравственностью.
О.: Получается, что нужно признать некую субъективность музыкального произведения (”Музыка тоже человек!” - сказал один первоклассник). Искренность — межчеловеческое свойство. И в искусстве искренность остается такой же. Только второй человек, собеседник возникает в самом произведении. Вот вы порождаете такого Буратино, наделяете его жизнью и... тут же обязаны быть искренним перед ним. То есть — перед собою.
Испытание на искренность вам устраивает каждый слушатель, к которому вы обратились...
В.: Есть ли более или менее точный индикатор искренности в музыкальном исполнении?
О.: Есть - эстетические эмоции и настроения. Играет музыкант бедно, без настроения (конкретного), без эмоциональной программы - доморальный уровень. Судить его нельзя, можно только пожалеть. Он не ведает, что творит, и потому - безгрешен. Но не развит. Он вне художественной действительности. Его надо учить.
Играет насыщенно (по настроениям), нечто выражает, старается, но то, что выражает, расходится с тем, что есть в этих звуковых конструкциях. Значит - неискренне. Как это утвердить?
Анатоль Франс говорил, что правда обладает такой силой сцепления, какой нет у лжи, — в музыке это ”работает” еще лучше, чем в литературе, но на эмоциональном уровне (не путать с темпераментом и обыденными эмоциями, с которыми мы уже разобрались).
В.: Искренность в музыкальной педагогике, очевидно, не имеет никакой специфики. Здесь все так же, как и в педагогике искусства или даже в общей педагогике...
О.: Возможно, это и так. Стоит обозначить контуры этой проблемы применительно к отношениям в музыкальном классе.
