Диалоги о ксенофилии - [17]

– Юлий Константинович, я мечтаю увидеть коронацию. Я никогда не бывал на гуманоидных планетах, если не считать космобазы хэйнитов. Нельзя ли мне пройти адаптацию и слетать в Ареньолу?

– В этом нет ничего невозможного, – согласился Юлий. – А кто будет Вас сопровождать? У наших стажёров очень напряжённая программа. Вряд ли они смогут уделить Вам должное внимание.

– Я могу слетать с Анной.

– Нет, Хэйно я допуска не дам, – спокойно, как о само собой разумеющемся, сказал Юлий.

Анна отставила бокал. Она ни сном, ни духом не собиралась никуда лететь. Но очень не любила, когда об неё вытирали ноги без разрешения.

Разговоры за столом стихли. А она всё молчала, глядя в ямку между ключицами Юлия – держать паузу Анна могла до бесконечности.

– Ви забуваєтеся, добродію, – наконец, нежным полушёпотом произнесла она. – Магістра ксенопсихологіi, майстра ксенобіологіi, іноземного члена колегіi ксенологів Хейн-Діаннону Ваш допуск може зацікавити хіба що як файна витребенька.

– Хто б Ви не були, панно, – так же тихо процедил Юлий, – доки я є координатором станціi, майте ласку виконувати моi розпорядження.

– Статус керманича-унiверсала взагалі звільняє мене від будь-якоi підлеглості.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, испепеляя один другого бешеной гордостью.

– То Ви вважаєте гідним себе підкорюватися лише своiм примхам? – холодно усмехнулся Ильегорский. – Що ж, хай допоможе Вам Бог.

_ _ _

Анна приземлилась в лесу в трёх часах ходьбы от столицы, на исходе короткой зимней белой ночи. За обросшими инеем кронами всплывала весёлая рыжая звезда Грумбриджа, большая-пребольшая – 35 угловых минут – даже сейчас, накануне апоастра. Летом же её диск достигнет в диаметре пятидесяти семи минут, почти в два раза больше земного Солнца. Что ни говори, а Теллур – планета дивной красоты! И погода славная, лёгкий морозец, скрип снега под ногами, снегири на деревьях, дорога пустынна – туземцы не шляются по лесам в такое время… Всё к лучшему. Анна рассчитала, что войдёт в Эстуэро в час «пик», когда в столицу на рынок валом валят крестьяне из окрестных деревень и самые предприимчивые и нетерпеливые купцы, когда просыпаются бродяги, студенты и подмастерья, проведшие весёлую ночь в кабачках под городской стеной, когда к воротам уже подъезжают первые знатные путники. В этой толчее никто не обратит на неё внимания. Она устроится где-нибудь в тихом приличном квартале, у небогатой, но обеспеченной пожилой хозяйки поразговорчивее, а потом…

Топот был таким тихим, что Анна услышала его в последний момент. Едва успела отступить на обочину – они уже неслись мимо широкой мягкой иноходью: тёмно-серые призраки верхом на рослых поджарых мышастых лошадях с широкими, как у лося, копытами. На спине каждого серого плаща белела вышитая окружность с трёхконечным «Y»-образным крестом внутри. Эрмедориты… Будто накаркал кто-то.

Всадник, ехавший впереди, внезапно повернул коня. Остальные тотчас перестроились – без звука, быстро и синхронно, как стайка анчоусов. И остановились, заключив женщину в правильный полукруг.

Анна, кусая губы от досады, опустилась на колени, приникла к заснеженной земле в низком, по всем правилам, поклоне. Она не ждала ничего хорошего от этих скромняг. У каждого из которых на спине под плащом меч в ножнах, могущих служить трубкой для дыхания под водой, а чуть пониже – харот, штука вроде бумеранга с заточенными краями, в рукавах куртки – иглы, за пазухой – эстры с острыми, как бритва, лучами, в складках плаща – крючья на длинных цепях и крэйсы, напоминающие боло, за голенищами мягких сапог – ножи и духовые трубки для стрельбы шипами, и что-то ещё, чего Анна толком не знала. «Бойся мытаря утром, сеньора – днём, священника – вечером, разбойника – ночью, эpмедоpита – всегда», как бы ни был хорош их Рыжий магистр…

Анна выпрямилась и встретилась с ним взглядом.

Они так долго шли друг к другу – он двадцать восемь земных лет, она – сто двенадцать, – и теперь молча разглядывали друг друга, свой обретённый смысл – ещё не зная, только предчувствуя, что смысл, наконец, обретён.

Предводитель монашеской банды был самым тщедушным и хрупким среди своих собратьев. Тонкое, хмурое, бледное лицо. Широко расставленные большие глаза в тёмных крыльях ресниц, пристальные до наглости. Тонкие надломленные брови. Твёрдая линия сжатых губ напоминает усмешку. Прямые волосы цвета шайтанского переливта или гречишного мёда пушистой копной падают на откинутый капюшон плаща.

Он тоже умел держать паузу. Но в конце концов заговорил – очень низким и очень тихим, срывающимся в хрип голосом:

– Вы нуждаетесь в помощи, тина16?

Не нужна ей ничья помощь – он не сомневался в этом. Юная женщина лет тридцати пяти17, по виду – жена старейшины цеха, или медика, или юриста, – в лесу, на рассвете, одна. И не крадётся, как знахарка, не дрожит на обочине, как похищенная и брошенная дурёха. Её шаг был неслышным, стремительным и плавным, маленькие сапожки мерно мелькали под подолом плаща. Женщины так не ходят: дамы семенят, горожанки переваливаются или вихляют бёдрами, крестьянки топочут… Он захотел увидеть её лицо – и вот оно поднято к нему, треугольное, нежное, прекрасное до судороги в горле. Спокойно-бесстрашный взгляд нефритовых глаз, длинных и раскосых, как у чанджийки. Надменные тонкие брови. Едва заметная улыбка в уголках гордых чувственных губ.