Диалоги кармелиток - [30]

Мать Мария. Мерзостно только преступление, дочь моя, а прине­сенные в жертву невинные жизни эту мерзость смывают, и само преступле­ние вновь заключается в круг божественного милосердия...

Бланш топает ногой. Бланш. Я не хочу, чтобы они умерли! Я не хочу умирать!

Она убегает, и мать Мария не успевает ее удержать. В дверях Бланш сталкивается с к а п е л - л а н о м, который издает радостное восклицание.

Капеллан. Дорогая сестра Бланш, это вы! Слава Богу!

Но Бланш, совершенно вне себя, кидает на него полубезумный взгляд, отталкивает его

и исчезает.

Сцена XI

Капеллан. Что случилось с сестрой Бланш? Мать Мария. Вы видели ее?

Капеллан. Она мне показалась необыкновенно взволнованной. Убе­жала, не сказав мне ни слова.

Мать Мария улыбается.

Мать Мария. Она пока еще бунтует, как ребенок. Но какое это имеет значение! Отныне ей некуда деться от нежной жалости Иисуса Христа.

Пауза.

Итак, я отправляюсь в Компьень одна.

Священник молчит.

Вы осуждаете меня?

Капеллан. Отнюдь нет. Я просто думаю, что следовало бы подо­ждать и разузнать получше, что там происходит. Да, ваши сестры в тюрь­ме. Но это вовсе не значит, что их приговорили. Не отягчите ли вы их положение своим вмешательством?

Мать Мария. Если мы всегда будем поступать столь осмотри­тельно, отец мой, то еще немного— и что останется от нашего обета мученичества?

Капеллан. Мать моя, вы принесли этот обет в духе повиновения, и в духе повиновения вы должны его исполнить. Напишите вашей насто­ятельнице и спросите у нее, что вам следует делать.

Сцена XII

Тюрьма. Утро. Еще темно. Кое-кто из сестер сидит, прислонившись к стене. Младенца Иисуса поставили на колченогий стол. В изломанных яслях несколько увядших цветков. Стол покрыт небольшой белой косынкой. Единственная скверная свеча наполовину догорела. Мона­хини подходят в темноте по двое или по трое и опускаются на колени перед статуей. Слышатся вздохи, а может быть, это подавленные рыдания. Многие сестры кашляют. Холодный и тре­вожный рассвет. Чуть поодаль, в углу, справа от стола, настоятельница распростерлась в молитве. Сестра Констанция преклоняет колена перед Младенцем Иисусом и, вставая,

вскрикивает от боли.

Сестра Валентина. Что с вами, сестра Констанция? Сестра Констанция. Я спала у окошка, и теперь мне головы не повернуть. Бедная моя шейка... (Смеясь, она потирает себе шею обеими руками.)

Сестра Сен-Шарль (отшатываясь). О сестра Констанция! Сестра Алиса. Если ваши нервы в порядке, зачем щекотать чужие?

Сестра Констанция вдруг понимает, в чем дело, и вздрагивает в свой черед...

Сестра Констанция. О Боже, я... я...

Мать Марта (чтобы положить этому конец, чуть повысив голос). А я совсем не спала. (Тише.) Щша бедная старенькая мать Жераль всю ночь храпела.

Сестра Гертруда. Это ее катар. Я-то хорошо знаю. Моя келья была рядом с ее.

Сестра Марта плачет.

Сестра Фелисите. Почему вы плачете, сестра Марта?

Сестра Сен-Шарль (нервы у нее напряжены). Почему? Почему?.. А почему вы сказали «моя келья была»? Зачем говорить о нашем милом доме так, словно мы никогда туда не вернемся?

Настоятельница негромко хлопает в ладоши, монахини собираются вокруг нее. Едва светает.

Настоятельница. Дети мои, вот и прошла наша первая ночь в темнице. Это была самая трудная ночь, но мы все-таки ее пережили. К следующей ночи мы уже совсем свыкнемся с нашим новым положением. Впрочем, оно для нас не ново; это, в конце концов, только перемена декораций. Никто не может лишить нас свободы, от которой мы давно отреклись.

Сестра Клара. Она принадлежит Богу, но за Вашим Преподобием остается право пользования, которое мы вам свободно и добровольно вручили.

Настоятельница. Что вы хотите сказать, сестра Клара?

Сестра Клара. Я хочу сказать, что- даже отрекшись от своей свободы, Ваше Преподобие сохраняет обязанность распоряжаться нашей и что, следовательно, вы не можете переложить целиком на Бога заботу о нашей судьбе.

Другие пожилые монахини. Это правда... Правда...

Ропот среди молодых монахинь.

Сестра Клара. Доченьки мои, в вашем возрасте повиновение, возможно, еще кажется мягкой подушкой, на которую надо только опу­стить голову. Но мы-то знаем, что повиновение, сколь ни кажется оно отличным от повелевания,— это тоже труд. Да, да, доченьки мои, уметь повиноваться так же трудно, как уметь повелевать. Повиноваться — не значит бездумно плестись следом, как слепой идет за своей собакой. Такая старая монахиня, как я, только и желает, что умереть в повиновении, но в повиновении сознательном и деятельном. Мы ничем не владеем в мире сем. Разумеется. Но тем не менее наша смерть — это наша смерть, никто не может умереть вместо меня.

Сестра Сен-Шарль (она больше не может сдерживаться)- Не­ужели мы должны вечно слушать разговоры о смерти? За что нам умирать? Ведь мы невинны!

Сестра Констанция. Замолчите, сестра Сен-Шарль...

Сестра Матильда. Мы ведь даже не уверены, что нас приносят в жертву из ненависти к вере. Может быть, мы платим за чужие грехи?

Сестра Сен-Шарль. Она права. Что нам до всей этой политики?

Настоятельница. Довольно, дети мои! Дайте мне сначала от­ветить сестре Кларе. Я знаю, что должна заботиться обо всех вас до конца, дочь моя, и вовсе не думаю от этого уклоняться.