Диалог с зеркалом о граде вожделенном - [7]

АВТОР: А вы как оптимист считаете «счастье для всего человечества» нереальной целью?!

ИО: Счастье для всего человечества – это все равно, что один кусок сахара на все в мире стаканы чая – безвкусица, бессмыслица, ибо счастье – явление сугубо индивидуальное. Это четко понимал почти два с половиной тысячелетия тому назад Аристотель, когда оценивал государственный строй по тому, как тот обеспечивал возможность «всякому человеку благоденствовать и жить счастливо», когда объяснял, полемизируя с Платоном, что «невозможно сделать все государство счастливым, если большинство его частей или хотя бы некоторые не будут наслаждаться счастьем»… Счастье человечества не может сложиться из несчастий людей… То есть целью социума может быть не «счастье для всех», но «счастье для каждого»!

ИП: И наш оптимист полагает, что эта цель реальна?!

ИО: Ваш оптимист полагает, что она корректно поставлена.

ИП: Знаменитый лозунг коммунистического манифеста: «Свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

ИО: Быть может, это единственный принцип из всех «принципов коммунизма», которому суждено остаться в сокровищнице человеческой мысли в качестве одной из граней Идеала..»

ИП: С той лишь поправкой, что это принцип либерализма.

АВТОР: Какая разница?! Я думаю, что интерпретация «счастья человечества» как счастья каждого человека – слишком общее место для того, чтобы на нем так глубокомысленно останавливаться. Другое дело, что Аристотель предлагал делать заключение о счастье «за полную человеческую жизнь».

ИО: Ну, это уж слишком сурово. К тому же, чревато злоупотреблениями. Оценкой жизни в целом как счастливой можно оправдать временные несчастья – это то же самое, что "сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра… Нет! Если мы говорим о каждом человеке, то надо говорить и о каждом мгновении!

ИП: Утопия крепчала, и крепчала…

ИО: Ничего подобного! Просто мы говорил о мировых координатах. Если. координата – счастье каждого, то невозможно не только произнести, но и поделать нечто такое, например: «Такие, как Румер, это – не люди. Это живые орудия, Андрей. Используя таких, как Румер, во имя и на благо таких, как Ван, дядя Юра… понимаешь?..» Парадокс в том, что если сегодня Румер – средство для благоденствия Вана и дяди Юры, то завтра Ван и дядя Юра могут стать средством для благоденствия какого-нибудь, например, Фрица Гейгера или того же Румера. Сие и свершилось… И так будет всегда, пока не во имя каждого, а во имя большинства, или меньшинства – это всего лишь разные термины для обозначения избранных, во имя которых все… И вот с этой ступеньки Андрею не представляет труда сделать и следующий неизбежный шаг: «Во имя общественного блага мы обязаны принять на свою ветхозаветную совесть любые тяжести, нарушить любые писаные и неписаные законы. У нас один закон: общественное благо»

ИП: Которое такая жефикция, как и «всеобщее счастье».

ИО: А вам не кажется, что если бы мировой координатой было «счастье каждого человека в каждое мгновение»", то и сам Эксперимент был бы невозможен?.. Все его павианы, эрозии построек, превращения воды в желчь, выключения солнца и прочие «временные трудности»?

ИП: Если бы да кабы… Где вы эту координату проводить собираетесь, оптимистичнейший вы наш?!

ИО: Да где еще, кроме как в душе человеческой, в идеальной реальности нашего бытия. Это ведь духовная координата…

ИП: Нет, ребята! Так не пойдет! Так мы отсюда никогда не выберемся! Так и будем витать в горних высях – духовные координаты, утопии античные да китайские, капиталистические да коммунистические… Тьфу!.. А вот я вас сейчас мордой в грязь! В дерьмо! «В Ленинграде был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в обледенелых подъездах – все тише и тише, долго, по многу часов…» Что это? Утопия? Антиутопия?

ИО: Зачем передергивать? Это же реальность…

ИП: А «Град», значит, утопия?

ИО: По природе – утопия, по форме – антиутопия.

ИП: М-да… и в этой утопии «множество неподвижных тел усеивало бульвар, некоторые дымилась и тлели… Грузовик тронулся… от него ужасно понесло паленой шерстью и горелым мясом. Ковш был загружен доверху, жуткие скрюченные силуэты проплыли на фоне слабо освещенной стены дома, из этой жуткой груды, явственно белея, торчала человеческая рука с растопыренными пальцами… скалил зубы череп, облепленный пучками волос…» Вот вам утопия! Вот зам Новый Иерусалим!.. «Говна-пирога» не хотите ли?..

ИО: Подумаешъ, испугал… Конечно, это не Новый Иерусалим, где «светило… подобно драгоценнейпему камню…"

ИП: Ну да, притом, что «город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для: освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец…» А светило что же, в резерве? Вдруг Агнца волк слопает?..

ИО: Неисповедимы пути утопические… «Улицы города – чистое золото, а основания стен города украшены всякими драгоценными камнями…». «Новый Иерусалим» – это утопия-мечта, «Град» – утопия-реальность.

ИП: Это что-то новенькое в теорий утопий!

ИО: Ничего новенького – «царство божие на земле», которое не сразу строится… Герои «Града» пришли в утопию из реального мира и принесли этот мир с собой в себе. Оттого, извиняюсь, и дерьмо-с «навалено… до самой лампочки».