Диагноз смерти - [75]

И вот пришла роковая ночь. Вконец измученный тоской и отчаяньем, я в тот вечер улегся рано и уснул, вернее, задремал – какой уж тут сон! Но среди ночи какая-то злая сила, вознамерившаяся навсегда лишить меня душевного покоя, заставила меня открыть глаза и прислушаться. Я и сам не знал, что надеялся услышать. И тут мне показалось, что я слышу слабое постукивание в стену… словно эхо того самого сигнала. Вскоре стук повторился – раз, два, три, – такой же слабый, но вполне отчетливый. Все мои чувства обострились до предела, так что ошибиться я не мог. Я хотел постучать в ответ, но тут примешался дьявол и шепнул мне: «Отплати ей той же монетой. Она так долго мучила тебя, а теперь настал твой черед». Невероятная глупость… да простит мне ее Господь! До утра я пролежал без сна, придумывал своему упрямству все новые оправдания и… прислушивался.

На следующее утро, выходя из дома, я встретил свою квартирную хозяйку – она как раз шла к себе.

«Доброе утро, мистер Дампье, – сказала она. – Слышали новость?»

Я ответил в том смысле, что не слышал никаких новостей, а тоном дал понять, что мне до них и дела нет. Но она не обратила на мой тон внимания.

«Это насчет больной молодой леди, нашей соседки, – замолотила она. – Как!? Вы, значит, совсем ничего не знаете? Ну, она все болела последнее время, а теперь вот… »

Я резко шагнул к ней.

«Теперь?! – воскликнул я. – Что теперь?»

«Померла.»

Но тем дело не кончилось. Позднее я узнал, что девушка неделю была в горячке, без памяти, а той ночью пришла в себя и сразу же попросила – это были ее последние слова – передвинуть ее кровать к другой стене. Люди, что были вокруг нее, подумали, что она все еще бредит, но просьбу выполнили. А потом… чистая душа, уже отлетающая в лучший мир, попыталась восстановить прервавшуюся связь, соединить золотой нитью искреннего чувства свою невинность со слепой жестокостью человека, который возвел эгоизм в жизненный принцип.

Чем я мог искупить свою вину? Какую мессу заказать, чтобы успокоилась бесприютная душа, одна из тех, что летают на крыльях бурь в такие вот ночи и стучат нам в окна, будя воспоминания и прорицая судьбу?

Это уже третье явление. В первый раз я не поверил своим предчувствиям и объяснил стук вполне естественными причинами, во второй – ответил, хоть и не сразу, но тем все и кончилось. Сегодняшний случай образует «фатальную триаду», о которой говорится у Парапелия Некроманта. Больше мне добавить нечего.

Когда Дампье умолк, я не знал, что ему сказать. Да и спрашивать его о чем-то язык не поворачивался. Я поднялся и пожелал ему доброй ночи, постаравшись, как мог, выразить самое искреннее сочувствие. Он ничего не сказал в ответ, только пожал мне руку, и я ощутил, что он все понимает и благодарен мне. Той же ночью, оставшись наедине со своим горем и раскаяньем, он отошел в Неизвестность.

Часы Джона Бартайна

История, рассказанная врачом

– Точное время? Господи, да на что оно вам, друг мой?! Можно подумать, что для жизни недостаточно приблизительного. Сейчас, к примеру, поздний вечер, скоро и спать пора. А если ваши часы встали, возьмите мои и сами убедитесь.

С этими словами Джон Бартайн снял с цепочки свои часы – очень тяжелые и явно старинные – и подал мне, а сам повернулся, пересек комнату и начал изучать корешки книг в шкафу. Он явно волновался, и это удивило меня – повода, казалось бы, не было ни малейшего. Я поставил и завел свои часы, потом подошел к нему и поблагодарил.

Он взял у меня часы и повесил на цепочку. При этом я отметил, что руки у него заметно дрожат. Проявив свойственную мне тактичность, я отвернулся, подошел к буфету и налил себе немного бренди с содовой; потом вернулся к своему месту у огня, попросил у Бартайна прощения за то, что отвлекся, и предложил ему самому налить себе по вкусу, как водилось между нами. Он так и сделал, а потом присоединился ко мне у камина, столь же спокойный, как и обычно.

Все это случилось у меня дома, где мы с Джоном Бартайном коротали вечер. Мы вместе пообедали в клубе, потом на извозчике приехали ко мне – короче говоря, все шло как обычно, самым прозаическим образом. Я никак не мог понять, что могло так впечатлить моего друга, обычно весьма сдержанного. И чем больше я об этом размышлял, слушая вполуха его искусные рассуждения, тем сильнее искушал меня бес любопытства. Вскоре я без особого труда убедил себя, что диктуется оно исключительно дружеской заботой; любопытство нередко рядится в эти одежды, чтобы не нарваться на отпор. Наконец я без особых церемоний прервал его монолог на одной из прекраснейших сентенций, тем более что в тот вечер меня все равно нельзя было назвать благодарным слушателем.

– Джон Бартайн, – сказал я ему. – Простите меня, если ошибаюсь, но я не вижу ни малейшего повода яриться, когда у вас всего-то спрашивают время. Когда в моем присутствии человеку приходится пересиливать себя, чтобы взглянуть на циферблат собственных часов, это весьма меня озадачивает. Конечно, ваши эмоции только вас и касаются, но что прикажете думать об этом врачу?

На эту мою диатрибу Бартайн не ответил ни словом; он сидел, сосредоточенно глядя на огонь в камине. Испугавшись, что невзначай обидел его, я уже собрался было извиниться и попросить забыть мои слова, но тут он поднял на меня вполне спокойный взгляд и сказал: