Диагноз - [49]

О, подумал Билл, как хорошо было бы снова стать молодым. В голове замаячили былые образы. Палатка в кукурузном поле. Удар по мячу, сильный и ловкий. Сломанная правая дверца «триумфа» шестьдесят третьего года. Да, кажется, на такой машине ездил Питер. Он вдруг почувствовал угрызение совести от того, что приехал слишком поздно и не застал дома Алекса. Кроме того, он не удосужился ответить ни на одно из сообщений сына. Билл отвернулся от окна и начал вспоминать, чем занимался в выходные. Он изо всех сил пытался понять, сколько времени было уделено Алексу. Субботнее утро можно было смело сбросить со счетов. С половины десятого до полудня в отеле «Хайатт-Ридженси» проходила встреча Совета Бостонского Руководства. В половине четвертого он играл со Стивеном Роу на новых закрытых теннисных кортах в Уолтхэме. В какое-то время он забрал из прачечной рубашки, купил собачью еду для Герти, взял у сапожника черные туфли и отвез в ремонт микроволновую печь. В половине седьмого они с Мелиссой встретились с ее бывшей однокурсницей и ее мужем и поужинали с ними.

Его раздумья были прерваны, когда внутренние часы подсказали Биллу, что ванна наполнилась. Так оно и оказалось. От ванны клочьями поднимался пар, окутывая зеркало над мраморной полкой. Сбросив полотенце на пол, он погрузился в бархатистую горячую воду, окрашенную в зеленый цвет эмалированной ванны, удобно прислонив голову к прохладной, выложенной плиткой стене. В ванную вошла Мелисса с шампунем, пахнущим свежестью и сладким лимоном. Не говоря ни слова, она принялась пальцами втирать шампунь в волосы Билла.

— Ах! — Билл с наслаждением выдохнул и закрыл глаза. — Ты видела сегодня Алекса? — пробормотал он.

— Конечно, я видела Алекса. Я приготовила ему ужин. Он пошел на ярмарку с Брэдом и каким-то другом Брэда.

Алекс. Билл вздохнул и вяло почесал лоб. Пальцы Мелиссы продолжали втирать шампунь в его волосы.

— Я сильно отстал по работе, — сказал он, не открывая глаз.

— Ты всегда выпутывался, — возразила Мелисса. — Ты — самый умный из всех, кого я знаю. Поэтому я и вышла за тебя замуж.

Она нежно помассировала ему шею и плечи и начала поливать теплой водой голову. Она поливала до тех пор, пока ему не показалось, что она и ее любовь окутали его нежной пеленой, захватили своим неудержимым потоком. Он позволил себе расслабиться и отдался теплой влаге ее любви, которая захлестнула все его существо. От такой близости ее аромата, многократно усиленного влажным теплом ванной, он ощутил порыв желания и нежности. Нет, все же она любит его больше, чем кто бы то ни было другой. Если не считать матери, она, Мелисса, была первой и единственной женщиной, которая по-настоящему любила его. В его мозгу, как звезды на бескрайнем небосклоне, вспыхнули и ярко засветились отдельные моменты их совместной жизни. Вот на траве лежит книга, открытая на стихотворении, которое она читала. Вот ее взгляд, когда они однажды зимой шли по берегу моря, и в воздухе повисал перистый пар их дыхания, и он держал ее теплую руку в своей. Ее плечи, облитые солнечным светом в то самое первое утро. Интересно, помнит ли она те моменты, остались ли они в ее памяти, невзирая на годы безразличного совместного существования? Его снова захлестнул ее близкий аромат.

В затуманенном горячим паром свете он медленно и осторожно открыл глаза, увидел прямо над собой ее голову и волосы, разглядел капли пота на шее. Мыльными руками потянул вверх рукав ее платья, чтобы увидеть маленький рубец под мышкой.

— Я очень люблю его, — сказал он, коснувшись шрама. — Можно я возьму его?

Она рассмеялась. Он притянул ее к себе и слизнул пот с ее шеи. Она застонала, словно от раны.

— Когда это было последний раз? — шепотом спросила она. Закрыв глаза, она склонилась к мужу, лежавшему в воде.

— Не помню.

Платье соскользнуло на пол, между грудями скользнули, сливаясь, две капельки пота.

Он начал целовать ее, проводя языком по шее, плечам, под грудью, по мягкой округлости живота, по бедрам.

Он вздрогнул и отпрянул, когда она впилась пальцами в его грудь и куснула в плечо.

— Здесь у тебя нет онемения, — невнятно произнесла она и приникла лицом к его груди.

Потом они прижались друг к другу, опершись на мраморную полку. Звуки испарились из ванной — за окном перестали гудеть автомобили, в комнатах перестали звонить телефоны. Не было слышно даже ее прерывистого дыхания. Только цифры в часах то появлялись, то исчезали в такт с колыханием ее сосков в зеркале. Он прижал голову к ее белой спине.

Именно тогда, когда они нежно прижимались друг к другу, счастливые в своем коротком любовном беспамятстве, Биллу пришло в голову, что теперь он должен рассказать жене все, что случилось с ним в поезде, потому что кому еще он может все это рассказать, если не ей? И он расскажет. Расскажет, как смотрели на него люди на работе, расскажет, что у него появилось покалывание в ногах. Да, он может все сказать Мелиссе, потому что только она по-настоящему любит его. Видит ли она, какой груз он тащит на себе, какую взял на себя ответственность? Но он был счастлив от того, что заботится о ней, гордился тем, что заботится о ней, поскольку она одобряла и ценила это. Неужели она не может — пусть ненадолго — оторваться от своей старины, от встреч и хозяйственных проектов, чтобы хоть изредка похвалить и подбодрить его? Не надо каждый день, но хоть иногда. Может быть, именно сейчас он должен сказать ей, что не любит, когда в доме часто меняют мебель. Это ведь такая мелочь. Неужели она думает, что он не замечает, как в доме каждую неделю появляются новые предметы обстановки? Он скажет ей все, но сделает это мягко и нежно, так же мягко и нежно, как она мыла ему голову. Надо только подумать, как начать. «Ты не представляешь, какое бремя мне приходится все время нести». Возможно, это неплохое начало, но звучит оно очень неопределенно и выспренне.