Дхарма в аду - [31]

Вдобавок к подавленному гневу у нас также могут оказаться нереализованные потребности, которые мы можем привнести на путь служения. Возможно, нам не хватает поддержки, любви и заботы, и тогда мы совершенно естественно – осознанно или неосознанно – будем пытаться их получить. В этом нет ничего противоестественного, проблемы начинаются, когда мы не осознаём этого стремления. Я не имею ввиду, что нам необходимо поставить себе абсурдно высокую планку – мы просто должны анализировать свои намерения.

Когда мы кому-то помогаем, то естественным образом возникает двойственность – «помощник» и «нуждающийся в помощи» – которая мешает истинной, неподдельной связи. Поэтому в социально направленной духовности, о которой я говорю, принят недвойственный подход к служению.

Что означает действовать с позиции недвойственности? Если бы мы не были успешнее, чем тот, кто страдает, находится в уязвимой позиции или лишён свободы воли, если бы мы не считали, что находимся в более выгодной ситуации, стали бы мы пытаться ему помочь? Кажется, эта двойственность неизбежна. Сможем ли мы преодолеть подобный дуализм и просто разделить с другими их страдание, предложить им осознанное присутствие и открытое сердце в качестве поддержки, не опираясь на идеи «Я тут добрыми делами занимаюсь, между прочим!» или «Ах, бедняжка, я сейчас тебе помогу!»?

Возможно, первый шаг, который необходимо сделать – это осознать в своём уме подобные тенденции и научиться относиться к этому с состраданием. В тюрьме я работал добровольцем в хосписе. Эта деятельность приносила глубокое удовлетворение, хотя осуществлять её надо было в обстановке, где заключённых обычно недорого ценят, где от них не ждут сострадания или альтруизма. Меня прикрепляли по крайней мере к одному пациенту, которого я должен был ежедневно навещать, а иногда я одновременно помогал двум или даже трём пациентам. Когда кому-нибудь из моих пациентов становилось хуже, я сначала проводил с ним по два часа в день, потом по три, четыре, пять, а когда он уже был на пороге смерти, то я сидел у его кровати большую часть дня, если, конечно, не был занят своей регулярной тюремной работой. Иногда, когда пациент уже был при смерти, я оставался с ним и на всю ночь. Это была нелёгкая работа, и иногда я сильно уставал.

Иногда я шёл навещать пациентов с большим воодушевлением, а иногда и нет. Мне всегда становилось это ясно, когда я входил в отделение, где находился хоспис. Я был либо воодушевлён, либо в нейтральном настроении, а бывало, что я чувствовал напряжение и понимал, что раздражаюсь из-за того, что мне надо там работать. Но я также понимал, что если я не приду, то мой пациент расстроится. Ведь он уже привык, что я ему помогаю. Пациенты рассчитывали на нашу помощь, потому что частенько никто другой о них не заботился. Иногда начинался аврал, и я не успевал выполнять свои обычные тюремные обязанности. Тогда мне начиналось казаться, что я всё своё время трачу на помощь другим, я чувствовал обиду и раздражение. Я думал «Всё это из-за капелланов! Не могут набрать побольше добровольцев на работу!» или «Остальные добровольцы просто халявщики! Никто не берёт помногу пациентов, поэтому мне приходится зашиваться!» или «Этот пациент слишком требовательный. Скорей бы он умер, и у меня тогда останется всего двое – бла, бла, бла…». Вот такие мысли у меня возникали. К счастью, как только я видел своего пациента, все они моментально испарялись и возникало естественное желание как-то помочь ему.

Но самое интересное происходило по пути в хоспис. Это был момент, когда мне приходилось проанализировать свой ум и понять, с какой мотивацией я помогаю пациентам хосписа. Откуда берётся эта раздражительность? Что заставляет меня чувствовать себя загнанным зверем и злиться, что я работаю слишком много? Какие цели я преследовал, когда начинал работать? Ведь если я хотел быть добровольцем, не преследуя какой-то собственной выгоды, а с искренним желанием приносить пользу другим, то никакой причины для всех этих дискомфортных эмоций просто не могло бы возникнуть, не так ли?

Дорога до блока, где находился хоспис, давала мне возможность заглянуть в свой ум и проанализировать намерения. Каждый раз перед тем как зайти в палату, я проделывал следующее упражнение. Я останавливался перед самой дверью и вглядывался в свой ум. Мне всегда было интересно увидеть, что происходило там в тот момент, когда я останавливался. Иногда картина, которая передо мной представала – ум, полный негативных мыслей – портила мне настроение и вызывала чувство вины. Но в большинстве случаев наблюдение за недостатками своего ума влекло за собой определённое освобождение. Мне выпала счастливая возможность наблюдать за собой подобным образом день за днём. Если выполнять практику внимательности и осознанности, то ум становится более обширным. Замечая одни и те же мысли, возникающие день за днём, неизбежно начинаешь относиться к ним с юмором. Это происходило так. Я шёл по коридору и мечтал о том, чтобы всё побыстрее закончилось, чтобы мой пациент скорее умер и не отвлекал меня от работы над книгой о том, как помогать умирающим людям. Это было абсурдно, я прекрасно понимал это и относился к происходящему с юмором. Я научился высвобождать возникающие у меня порой негативные мысли и целиком посвящать себя помощи тому, кто в ней нуждался.