Дхарма. Услышать истинное «я» в большом мире и раскрыть свой безграничный потенциал - [10]

Мои родители были иного мнения. «Когда ты вернешься и найдешь нормальную работу?» — спрашивали они. Поначалу я отшучивалась, говорила, что это все лишь временно и после Бали я вернусь и стану «нормальным» человеком. Но чем больше я занималась экстатическим танцем и дыхательными практиками, тем больше понимала, что это и есть моя правда. Мои духовные практики не были предназначены для того, чтобы оставаться на задворках моей жизни. Они были моим «я».

Осознав это, я ощутила живущую во мне громадную вину перед предками. Как многие дети, я жила ради родительского одобрения. Но они никогда бы не одобрили мой переезд на Бали и в Индию и то, что я планировала написать книгу по аюрведе.

Постепенно наши разговоры стали все более нервными. «Мы всем пожертвовали, чтобы ты росла в Америке и пользовалась возможностями, которых у нас никогда не было! Мы все тебе дали, и так ты собираешься нам отплатить? Как ты могла быть такой эгоисткой — уехать на Бали, не думая, что почувствуют твои родители? Ты должна вернуться! Хватит этих детских игр! Вернись в реальность!»

Хотя я жила в одном из самых красивых мест в мире, этот период стал одним из самых тяжелых в моей жизни. Я металась между гневом и грустью, виной и уверенностью в своей правоте, желанием обвинить родителей во всех своих проблемах и простить их. Я пыталась понять, является ли эгоизмом мое желание жить так, как я хочу, действительно ли я ненормальная и поступаю неправильно или же «эгоизм» — очередной конструкт общества, призванный внушить нам чувство вины из-за того, что мы выбираем себя.

Мне было бы проще поверить в себя, если бы я знала, что у меня все получится. Но я не знала. Мои родители считали, что быть писательницей — все равно что голодным художником, что я стану бомжом и буду продавать штаны на пляже. (Я действительно продавала штаны на пляже, и не так уж это было плохо.) Я не знала, правы ли они. Что, если я на самом деле сошла с ума, утратила связь с реальностью и питаю напрасные иллюзии? Что, если я однажды пожалею, что рискнула и не пошла безопасным путем, хотя могла бы? Возможно, когда-нибудь я оглянусь и посмеюсь над собой, над тем, как почему-то решила, что я особенная. Я спрашивала всех, с кем встречалась на Бали: «А ваши родители знают, что вы здесь? Как они относятся к тому, чем вы занимаетесь?» Кто-то отвечал, что родители приехали с ними; а кто-то признавался, что не разговаривает со своими родителями уже двадцать лет.

Напряжение в моей семье росло. Родители пригрозили поместить меня в психиатрическую лечебницу, после того как я рассказала, что медитировала под водопадом вместе с шаманом и видела, как поток негативной энергии попадает в воду и окрашивает ее в мутно-серый цвет. Чем больше я открывалась родителям, тем сильнее они отталкивали меня страхом и сопротивлением. Я разрушала их жизни, потому что предпочла проживать свою так, как хотелось мне. Я поняла, что от такого сильного напряжения йога не поможет. В конце концов мне пришлось вернуться в Штаты и поговорить с ними лицом к лицу. К тому моменту я настолько уверилась в своей истине, что их страхи уже не могли спровоцировать во мне ответную реакцию.

Вернувшись в Бостон, в дом, где я выросла, я почувствовала, что нахожусь в странном музее, полном знакомых вещей, которые вдруг перестали для меня что-либо значить. Мое тело осталось прежним, но душа изменилась до неузнаваемости. По меркам социума у меня не было ничего — ни работы, ни опоры под ногами, ни стабильности. Но я открыла в себе силу, о существовании которой не подозревала, и не собиралась больше никогда ей поступаться.

«Когда-нибудь я стану автором книг по духовному развитию, как Дипак Чопра, но буду помогать молодым женщинам моего поколения», — сказала я.

«Ты сошла с ума. Ты ненормальная. Кем ты себя возомнила? Ты не врач. Не эксперт. Чтобы иметь право открыть рот и помогать людям, ты должна получить докторскую степень. Вот что бывает с теми, кто связался с хиппи!» — отвечали родители.

Я хорошо помню нашу самую токсичную ссору. Тогда мне казалось, что атаке подвергается сама суть моего существа, но сейчас, отстранившись, я вижу, что они поступали так из любви. У отца был свой способ защитить меня — помешать мне делать то, что он считал неправильным или угрозой моей безопасности. Только на этот раз его дочь не выбежала на проезжую часть за мячиком, а решила жить по-своему. Во время очередного скандала на тему «И чем ты собираешься заниматься в жизни?» страсти накалились; я заявила, что никогда не буду работать на «нормальной» работе. В приступе беспомощной ярости отец назвал меня неудачницей и разочарованием и заявил, что я «не его дочь»: он никогда бы не воспитал столь легкомысленного ребенка.

Эти слова глубоко задели меня, так как тот самый человек, чьим одобрением я пыталась заручиться все детство, по сути, заявил, что я для него умерла. Теперь я понимаю, что он пытался уберечь меня от нестабильной жизни и был готов на все, чтобы не допустить для меня «неопределенности», даже если для этого понадобилось бы причинить мне боль. Но в тот момент я ощутила лишь глубокую, душераздирающую боль, которая разрывала мне сердце. Я бросилась в свою детскую комнату, в единственное место, где могла остаться одна, хлопнула дверью, упала на пол и зарыдала.