Дежурный ангел - [11]

- Это твоя Варвара его сманила, - бубнила Элька.

- По-моему, последнее слово было за ним, он так и сказал: «Пойдём».

- Он вообще не умеет говорить, - не совсем уверенно возразила Элька.

- Просто ему с тобой не о чем разговаривать.

Элька замолчала. Олег понял, что она обиделась, и решил как-то загладить свою вину:

- Кто его научил читать?

- Никто. Я сначала подумала, что он просто вид делает, а потом поняла, что он читает... Нам, похоже, теперь придется жить вместе. - Элька сказала это так, будто знала Олега тысячу лет и уж так он ей примелькался, что теперь, вроде, и деваться от него некуда.

- Не жить, а идти.

- Идти? Куда?

- Назад... К свету... Даже когда мы сидим, стоим или спим, мы идем. Мы двигаемся. Кто-то тянется к свету, а кто-то... - Олега вдруг потянуло пофилософствовать.

- Идти? И по дороге побираться? - оборвала его Элька.

Олегу пришло в голову обидное: «Зато тебе не надо будет на работу ходить». Но не сказал. Сказал другое:

- Прости, Эль, связалась с нами...

- Да чего уж... - И закричала вдруг: - Толик! Толик! Ну стойте! Куда вы?!

Малыши остановились. Эльке показалось, что до этого они довольно оживленно и весело беседовали, но теперь Толик смотрел на мать чуть ли не с серьезностью взрослого мужчины.

- Она сказала, что дольше меня не устанет, - сообщил Толик.

- Во как! И долго вы намерены соревноваться?

В ответ Толик пожал плечами.

4

Возвращались они вчетвером затемно. Дети по-прежнему шли впереди, а Олег с Элькой шли под руку. На ночь опять наддал морозец. Селияры мельтешили впереди редкими огоньками. Варя вдруг отпустила руку Толика и подбежала к Олегу.

- Пойдем быстрее, папа, я замерзла, там, видишь, огни. Там светлее. И Толик замерз. Ты нам перед сном почитаешь?

Сердце опять куда-то провалилось. Варенька не заметила, а Эля протянула Олегу платок. Навернувшиеся слезы норовили застыть у него прямо на ресницах. Он дождался, когда Варя догонит Толика, и только потом промокнул глаза.

- Я даже не был на кладбище...

- Ты думаешь, это самое важное?

- С тех пор, как все это произошло, я не знал ничего важнее, чем Варюша...

- Ничего важнее и быть не может, - согласилась Элька.

Олег вдруг захотел упрекнуть ее за Толика, которого она оставляла одного, но потом понял, что не имеет на это никакого права. Упрекнуть, может, и стоило кого-нибудь, но только не ее. Выкрикнуть в темный морозный воздух этот упрек, чтобы летел до самых кремлевских стен и там лет десять резонировал. Ровно столько, сколько страну лихорадит. А может, и все сто.

- Ничего важнее быть не может, - повторила сама себе Элька.

- И светлее, - добавил Олег.

- Ты ведь больше не пойдешь на дорогу? - спросил Олег, хотя и без того знал ответ, потому что иначе с сегодняшнего дня и быть не могло.

- Если только вместе с вами, - улыбнулась Элька.

«Как-то просто все, незамысловато получается, - подумал Олег, но на душе от этого "просто" стало светло и легко, камень оторвался и полетел в свою черную бездну, куда-то под землю. - А может, так и должно быть? Что еще нужно? Что-то еще нужно...»

Утром выпадет снег, мир станет светлее, и нужно будет расчищать тропку от крыльца к воротам...

САМЫЙ НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ

ИМЯ ТВОЕ НЕИЗВЕСТНО, ПОДВИГ ТВОЙ БЕССМЕРТЕН.

Эпитафия на могиле Неизвестного солдата

Память - способность помнить, не забывать прошлого; свойство души хранить, помнить сознанье о былом. Память относительно прошлого то же, что заключенье, догадка и воображенье относительно будущего. Ясновиденье будущего противоположно памяти былого.

В. Даль.

Толковый словарь живого великорусского языка

Я не придумал эту историю, потому что придумать ее невозможно.

Я видел этого человека. Каждый день, с утра до заката, он сидел на ящике возле Знаменского кафедрального собора и кормил голубей. Он никогда не смотрел на прохожих, а если и смотрел, то как бы сквозь, и при этом загадочно и немного печально улыбался. Я потом понял, что этой улыбкой он извинялся перед всеми, кого не помнил, перед теми, кто не знал, что он не помнит... На нем всегда был один и тот же видавший виды серый пиджачок, штопанные, сто лет неглаженные брюки, потертые кирзачи, а на груди грустила одинокая медалька. Такая есть у каждого ветерана.

* * *

Небо открылось ярко-голубым и таким чистым, что его хотелось выпить. Из-за этой пронзительной глубины кружилась голова, и приходилось снова закрывать глаза, чтобы не засосало в небесную воронку. Жажда и тошнота плохо уживались с удивительным и прекрасным миром, который появился перед глазами так неожиданно. Просто взялся ниоткуда. До этого была бухающая в висках темнота, а до темноты не было ничего. Теперь было небо, в которое вострились темно-зеленые травинки.

Звуки нового мира доносились через какую-то вату. Вата «шуршала» в голове сама по себе, как помехи в радиоэфире, и сквозь этот въедливый шум едва пробивается нужная волна. Но про радиоэфир он тоже ничего не знал. Вот про небо понял, что это небо, а трава - это трава, и понял, что кружится голова, а не слушаются руки и ноги. Стоит только попытаться подняться, земля, на которой он лежит, стремительно отъезжает в сторону. Даже на бок перевернуться невозможно.