Действительно ли была та гора? - [94]

Мы постоянно заходили в громадный дом, который люди называли рынком ювелирных изделий. В этом доме я однажды была с Тиной. В нем продавались всевозможные украшения и импортные вещи. Зайдя туда, мы с Чжи Сопом рассматривали разные товары, примеряли одежды и выходили, ничего не купив, — это было нашим развлечением. У нас не было денег на то, чтобы купить продававшиеся там вещи, кроме того, мы ничего не хотели покупать. В магазине, где иной человек испытал бы замешательство, просто зайдя внутрь, мы часто примеряли дорогие кольца, разнообразные ожерелья, шарфы и уходили, оставив их там, словно надоевшие игрушки. Думаю, нас не выгоняли и ни в чем не подозревали потому, что выглядели мы прилично и вели себя так, будто у нас водились деньги. Чжи Соп был раненым солдатом в военной форме, я, хотя сидела на зарплате, выглядела не так уже плохо. Но главное было не в этом, мы так увлеклись друг другом, что нам было все равно, кто что скажет или как на нас посмотрит. Возможно, такое равнодушное отношение к окружающим служило всем предостережением — мы из клана, с которым лучше не связываться.

В любом случае, когда мы встречались, желая хотя бы час побыть вместе, мы старались сделать все, чтобы весело провести время. Когда у Чжи Сопа кончались деньги, он незаметно исчезал, говоря, что поедет в Пусан. Не только для него, но и для меня тот город был спасением.

На улице Мёндон не было ни одной чайной или кафе, в которых мы не побывали бы. Каждое место мы посетили как минимум по одному разу, но чаще всего мы ходили в кафе «Seven to Seven» и «Мона Лиза». В «Seven to Seven» Чжи Соп любил ходить еще до встречи со мной. Мне кафе нравилось уже потому, что оно нравилось ему, но еще больше я его полюбила, когда мы сходили туда вместе. Разумеется, Чжи Соп задолго до того, как мы стали встречаться, рассказал мне о том, что ему нравится кафе «Seven to Seven» и мадам, управлявшая тем заведением. Мадам была красивой, элегантно одетой женщиной средних лет. Такой возраст называют бальзаковским. Ее отличало чувство собственного достоинства и хорошее воспитание. Среди пожилых мужчин она была известна под прозвищем «Чистое золото». Она одновременно была чистой и доброй женщиной и в то же время была из тех, которым, как говорится, палец в рот не клади — руку откусит. Чжи Соп рассказывал, что однажды попался на том, что незаметно, как ему казалось, потерся щекой о ее юбку из панбархата изумрудного цвета. Мадам заметила это, но не рассердилась, а, наоборот, остановилась возле него и по-доброму улыбнулась. По его словам, мадам была настолько похожа на его мать в молодости, что он, возможно, не удержался от приступа ностальгии.

На улице Мёндон нам было тесно. Когда нам надоедало гулять по ней, мы направлялись в сторону района Чонгечхон. Между районом Чонгечхон-4 и районом Чонгечхон-5 вдоль берега речки с таким же названием стояли магазины, продающие одежду и импортные товары, их вывески устанавливали на столбах прямо в речке напротив магазинов. От района Чонгечхон-4 в сторону района Чонгечхон-3 располагались магазинчики подержанных вещей и крытые передвижные лавки, продающие удон или оден[113]. Судя по тому, что Чжи Соп всегда знал, куда идти, я предположила, что днем он заранее обходил те места, куда мы могли пойти вечером. Как-то раз он весь вечер с возбуждением говорил, что в бедном районе, куда поднимался неприятный запах с реки, он обнаружил ресторанчик, где готовили потрясающую японскую лапшу удон. Вкус удона, который подал нам мужчина средних лет в грязном фартуке, показался мне ничем не примечательным, но Чжи Соп так хвалил его, что я поверила, что лапша необыкновенно вкусная. Честно говоря, мне больше понравился вкус горячего бульона, чем сам удон, но еще больше мне понравился вкус обжигающей сочжу. Стоило нам пойти в тот ресторанчик, как мы, попивая сочжу, приходили в хорошее расположение духа. С наступлением поздней осени ее вкус как будто стал еще тоньше. Когда хозяин ресторанчика поверх удона накладывал больше жареного мяса, сочжу, словно печка, грела наши тела. Чем меньше оставалось в бутылке, тем жарче грела сочжу. В такие минуты Чжи Соп, опьянев, часто давал мужчине пустые обещания:

— Дядя, мне действительно жаль, что вы с вашими уникальными способностями гниете в Чонгечхоне. Вкус удона самый настоящий, как в Японии, поверьте. Мой отец учился в Японии, поэтому я немного разбираюсь в истинном вкусе удона. Где я в Японии ел удон? Например, в центре Токио вкусный удон. Как только закончится эта проклятая война, я обязательно вас устрою работать в Мёндоне, честное слово. Я из богатого дома. Такое дело для меня пустяк. Подождите и увидите, подождите, ладно?

После он непринужденно декламировал стихи:

Я не сын виконта, я — никто.

Грустно, мои руки белее, чем у других!

У меня нет ни страны, ни дома.

Грустно, моя щека лежит на мраморном столе!

О, иностранный щенок,

Прошу, оближи мои ноги.

Прошу, оближи мои ноги[114].

Читая стихи, он терся щекой о покрытую царапинами доску, видимо представляя, что это мраморный стол. Он говорил, что это стихи известного корейского поэта Чон Диёна. Я не знала о таком поэте, и мне захотелось послушать стихотворение целиком, но Чжи Соп сказал, что он помнит только этот фрагмент. Я была удивлена, потому что он знал наизусть великое множество стихов. Когда он не был пьян, он легко мог процитировать целое стихотворение, чтобы произвести хорошее впечатление на нужных людей.