Действительно ли была та гора? - [88]

Мне очень хотелось считать его особенным. Как и директор Хо, я нуждалась в том, что тешило бы мое самолюбие. После того как меня изгнали из магазина пижам в магазин портретов, меня реже стали называть «студентка Сеульского университета», но незаконченное высшее образование по-прежнему оставалось для меня предметом гордости. Даже такому богатому человеку, как директор Хо, нравилось, что у него работала студентка. Он хотел показать, что если у человека много денег, он может сколько угодно использовать любого, даже студентку Сеульского университета. Хотя мне и было противно, что меня использовали как доказательство власти денег, мне оставалось только терпеть.

Я считала, что учеба в Сеульском университете выделяла меня в РХ, она делала меня уникальной, а это чувство ничем не отличалось от чувства превосходства. Конечно, немалую роль играло то, что я получала большие деньги и понимала, что лишь случайность может привести к потере работы, которой многие завидовали. Из-за растущего во мне чувства гордости я не могла считать равной себе ни одну из работающих в РХ девушек. Мне трудно было вытерпеть, что, сделав прическу, я стала похожа на остальных продавщиц, видимо, я слишком сильно гордилась своей принадлежностью к Сеульскому университету. Я никого не могла считать равной себе, поэтому ни с кем не сближалась. Уборщицы, даже летом нося осеннее вязаное белье, нацепив на себя американские товары, уходили с работы, переваливаясь с ноги на ногу. Продавщицы, одновременно работая на черном рынке и занимаясь проституцией, воровали разнообразные американские товары в таком количестве, чтобы потом не жалеть, даже если их уволят. Разнорабочие, организовав бригады, думали лишь о том, как открыть коробки, залезть в грузовики и, планируя быстро разбогатеть, медленно бродили по территории, а их взгляды бегали, словно маленькие мышки, осматривая все вокруг.

Для меня художники магазина портретов были рисовальщиками вывесок. Я не ждала от них большого таланта. Теперь же я знала, что среди них был настоящий художник. У меня в голове мелькнула мысль: «Не показал ли он мне альбом с картинами, потому что не смог выдержать моего презрения?» Я не приглядывалась, но, кажется, он никак не показывал свое недовольство моим поведением. В любом случае я думала, что, до сих пор скрывавшийся под вымышленным именем, он решил выйти из тени и требовал, чтобы к нему относились как к известному художнику Пак Сугыну. Для того чтобы разглядеть человека, необходимо время и определенное усилие, но когда мне потребовалось сделать это, у меня ничего не получалось, от чего я начала нервничать. Мне хотелось, чтобы он отличался от других рисовальщиков вывесок, но это были лишь мои желания — он был такой же, как все. Возможно, в этом-то и было его отличие. Мне хотелось видеть его муки творчества, чувства, похожие на подавленные страсти. Но, не увидев ничего подобного, в конце концов я спросила себя: «А есть ли у него вообще такие чувства?» Как бы я ни хотела хорошо относиться к нему, все, что я видела, — было чувство трудового удовлетворения, но никак не муки творчества. Он усердно работал, чтобы содержать семью. У него была простая жизнь трудяги вместо томной страсти художника.

Смотреть на человека с жалостью — нехорошее дело. Отличие Пак Сугына от других людей состояло в том, что он был удивительно мягким и спокойным, но эти качества скорее скрывались, чем проявлялись внешне. Все художники магазина портретов были примерно одинаково бедны и выглядели неказисто, словно были одеты не по сезону, но у него, в отличие от остальных, была величественная осанка. Все постоянно говорили о деньгах и дрожали над каждым пхуном, а когда возвращали их картины, они, вспыхивая словно огонь, так злились, что обычно портили и другие картины. У Пак Сугына такой тревоги не было, по крайне мере, внешне она никак не проявлялась. Не было другого художника, который вставал бы за моей спиной, когда я пускала в ход все свое женское очарование, чтобы янки забрали непонравившийся заказ. Если картину все же возвращали, он не возражал, утешая меня: «Ничего страшного. Я нарисую заново. Зачем вы тратите так много сил?» Я думала, что если бы он действительно был гением, то вряд ли пожертвовал бы искусством ради выживания. Но он усердно работал, чтобы выжить, используя единственный талант, который у него был. Как мне тогда казалось, в этом был его смысл жизни.

Спустя много лет, когда он получил признание как художник, я подумала, что он все-таки гений. В конце концов, тогда он просто не проявил свою гениальность в обыденном деле. Даже хорошо, что так получилось. Ведь если бы человек, похожий на директора Хо, открыл в нем талант, позволявший писать картины, за которые можно было выручить огромные деньги, то он наверняка не дал бы ему рисовать шестидолларовые портреты. Он запер бы Пак Сугына в удобном «свинарнике» и, постаравшись выкачать все деньги, какие только смог бы, кормил бы его досыта, пока в нем не исчезла бы гениальность. Даже директор Хо, обладавший природным даром видеть способности людей, умевший каким-то особым способом зарабатывать деньги, не смог разглядеть талант Пак Сугына. Стоит только подумать об этом, как я начинаю улыбаться. Это была единственная удачная шутка художника Пак Сугына. Очевидно, он намеренно не демонстрировал свой талант.