Девятый император - [102]

Когда-то, много лет назад, он решил, что любовь в жизни не главное – и потерял Мело. Теперь он не повторит ошибку юности. Что бы с ним ни случилось завтра, в первую очередь он будет думать о Липке. И только во вторую – о спасении мира.

Впервые в жизни Ратиславу захотелось напиться. Душа его была переполнена злобой, ревностью, обидой, и казалось, что только две-три чаши крепкого меда смогут смыть всю эту черноту с души и заставить посмотреть на жизнь не так мрачно. Но меда не было. Ратислав знал, у кого в Чудовом Бору можно разжиться квартой-другой меда или хмельной браги, но для этого были нужны деньги, либо что-нибудь ценное, на обмен.

Оружие, подумал Ратислав. Конечно, саблю, шлем или лук он за выпивку не отдаст. Но на ножнах сабли есть фигурные медные накладки. За них, пожалуй, нальют полный кухоль.

Вернувшись домой, Ратислав запалил лучину и начал ножом отковыривать накладки с ножен. Одну он оторвал без труда, вторая сидела крепко, и Ратислав, пытаясь снять ее, порвал сафьян.

– Тьфу ты, бесовская немочь! – выругался он.

Ему вдруг стало стыдно за самого себя. Вспомнились слова, как-то сказанные отцом: пить с горя – последнее дело. Сам Юрята почти не пил, помнил о судьбе своего отца. Дядя Славко сказал как-то, что дед Ратислава выпивал крепко, от того и помер. Оторванные от ножен медные пластинки были украшены затейливой чеканкой – то была изящная работа половецкого или, что вернее, булгарского мастера. Отдать их за выпивку было непростительной глупостью. Но Ратислав принял решение. Сегодня он напьется – впервые в жизни.

Избушка – развалюха старухи Агапихи находилась в двух дворах от дома Ратислава. Юноша прошел дворами, чтобы не привлекать ненужного внимания. Сумерки уже сгустились, небо к ночи расчистилось и теперь быстро становилось из розового темно-лиловым. Ратислав долго стучал в ставень, прежде чем старуха открыла.

– Меду дай! – буркнул Ратислав, сунув старухе одну пластинку.

– Что за деньга-то у тебя? – Подслеповатая старуха пыталась разглядеть в свете лучины кусочек металла. – Не пойму что-то. За таку деньгу ничо не дам!

– Дай хоть полкухоля!

– Ты мне чего хорошее принеси. А за это не дам! – Ставень закрылся, и Ратислав напрасно колотил в него кулаком.

В Чудовом Бору чуть ли не в каждом дворе варили мед и брагу, но перед Ратиславом встала почти неразрешимая задача. Завтра все село будет знать, что он искал выпивку. Пойдут пересуды – а чего это юнак решил кровь медом разбавить? Глядишь, и Липку приплетут, которой и так после позавчерашнего нападения несладко. Так что ходить по дворам и требовать продать меду – мысль не самая лучшая. Разве вот только дядька Шолох выручит. Этот и без денег может налить, все ж когда-то был отцовым шабером,[52] всего три года как срубил на селе новый дом. Черт его дернул идти к старухе! Надо было сразу к Шолоху идти.

Повеселев, Ратислав надвинул шапку поглубже на лицо, чтобы узнать было труднее, и опять же дворами направился к избе Шолоха. Но едва он зашел за дровяной сарай Агапихи, как навстречу ему выскочил какой-то человек и полушепотом, но отчетливо произнес;

– Стой, паря!

Ратислав замер, больше от неожиданности, чем от испуга. Несмотря на темноту, он сразу определил, что остановивший его человек не местный. Рослый, крепкий, с седой бородой и вооруженный: на незнакомце была длинная кольчуга, а на поясе меч в ножнах.

– Стой! – повторил незнакомец уже громче. – Тутошний?

– Ага, – Ратислав с интересом посмотрел на чужака. – Чудовоборский.

– Дом твой далеко?

– Недалече. Минуты две ходьбы.

– Дома есть кто?

– Никого. Сирота я. А что?

– Ничего, – незнакомец, казалось, успокоился. – Чужие в селе есть, монголы?

– Монголы? Не. А ты, дяденька, кто будешь?

– Воин. Раненый у нас. К тебе в дом потащим. Показывай дорогу!

– Так вы из Торжка? – обрадовался Ратислав. – Чего же сразу не сказал? Идем, я дорогу покажу.

Воин шел за ним задними дворами до самого дома, потом, осмотревшись, велел ждать и исчез в темноте. Ратислав ждал долго. Потом в темноте послышался стук копыт и звяканье сбруи, а еще тихие приглушенные голоса. Ратислав всмотрелся в темноту, но не увидел ничего, кроме каких-то движущихся теней, – на дворе уже была ночь. Лишь когда гости подъехали к самому дому, Ратислав смог разглядеть, что их четверо, все верхами. Один из четырех комонников[53] был тот самый седобородый воин, что остановил его у сарая Агапихи.

– Ты бы посветил, – велел он Ратиславу. – Раненого, не ровен час, уроним.

Ратислав провозился с мазницей дольше обычного – пальцы, застывшие на улице, пока он колотил в окно Агапихи, не слушались. Наконец фитиль разгорелся. Ратислав светил и смотрел, как трое воинов осторожно сняли с коня четвертого, богато одетого молодого мужа, а после внесли его в дом.

– Сюда несите! – Ратислав показал на голбец,[54] на котором спал сам.

Раненый застонал, когда его опустили на полати, но в сознание не пришел. Ратислав заметил, что левая нога у него выше колена замотана тряпкой, и порты из хорошей ткани заскорузли от крови. Раненый был в кольчуге с квадратными железными пластинами на груди, в зеленых сафьяновых сапогах и в кольчужных рукавицах, но без шлема, щита и оружия.