Девятый ангел - [17]
– …Не сдохнешь. Теперь, младшенькая, тебя еще попробуй зашиби. – Кто-то гладил ее по голове, так же ласково, как когда-то Павел. Старуха гладила, а Юля чувствовала эти ее прикосновения. Прикосновения чувствовала, а холод ушел. – Теперь ты с любой нежитью управишься. Захочешь – спинку ей почешешь, захочешь – крылья с мясом повыдираешь. Чуешь, младшенькая?
Юля чуяла. Бурлило что-то внутри, свивалось в невидимые пружины, закручивалось в миллиарды торнадо. Та самая сила? Нереализованный генетический код начал наконец реализовываться?
– Чую. – Она кивнула.
– Вот. – Старуха убрала руку, поправила на голове черный платок. – Вот и она в тебе это чуяла, потому и тянулась к тебе. Выпила бы она тебя, младшенькая. До последней капли жизнь высосала. Потому что собственная ее жизнь, после того, что тот ирод с ней сделал, и не жизнь, и не смерть больше. Голодная она, несчастная. Словно бешеная собака на цепи. Крылы эти у нее замест цепи. Свору он свою создает, нелюдь.
– Кто? – Сразу нужно было спросить, кто тех девочек убил. Это ведь сейчас самое важное.
– Не знаю. Не вижу я его душу. То ли прячется так ловко, то ли и вовсе у него души нет.
– А так бывает?
– По-всякому бывает. Вот у этого дома души поболе будет, чем у иного человека. Да ты это и сама теперь знаешь.
Знает. И дом ее больше не пугает. Дому нужна любовь и ласка. Но это потом, когда она выручит Макса.
– Девочки эти страшную смерть приняли, а до этого еще сколько в страхе жили. Вытравливал он из них все человеческое, специально готовил.
– К чему?
– К служению. Сначала как живые были, на цепь сажал, к себе приручал, а после смерти на невидимую цепь посадил. Я же говорю, свора. Семь мертвых, восьмая живая. А всего нужно девять, чтобы сила и у него, и у своры его была. Он терпеливый… Незаметный, терпеливый и опасный, потому что не безумный, а бездушный.
– Подождите! – Из всего сказанного Юля услышала лишь самое главное. – Вы сказали, восьмая живая?
– Не чую ее среди мертвых. Сильная девочка, дольше других сопротивляется. Он бы потерпел, я же говорю, терпеливый. Но теперь ему нужно спешить, лучше уж свору послабее, но полную.
– Это Макса невеста, да? Она почти год назад пропала. Из-за нее он все это затеял. – Юля раскинула в стороны руки, и листья, повинуясь ее жесту, взмыли в воздух. – Значит, она жива?!
– Жива. Пока еще. И вижу, ты, младшенькая, сунешься ее искать.
– Сунусь. Если она жива, значит, еще не поздно. И она может подтвердить, что Макс никого не убивал.
– Не суйся. – Старуха покачала головой. – Не готова ты. Как говорится, сила есть – ума не надо. Наберись сначала ума.
– А он ее убьет?! И прикрутит прямо к ребрам эти свои чертовы крылья?! А потом задушит и сбросит в какой-нибудь овраг?!
– Хочешь вместе с ней в овраг? – Голос старухи звучал все глуше. Да и сама она бледнела, вслед за отданной силой теряла остатки материальности.
– Я хочу ее спасти! Их всех хочу спасти!!!
– Значит, сработало. – Старуха вздохнула. – Я сама такой вот точно безрассудной была. И как только до старости дожила? – Она улыбнулась, пожала плечами. – Пора мне уже. А ты береги себя, младшенькая. И сердце свое от черноты береги. Черноты нахвататься – это всегда запросто, а вот чтобы потом отмыться, бывает, и не одну жизнь надо прожить, – сказала и к Юле подошла, снова погладила по голове, на сей раз прикосновения ее были уже неощутимы. И сама она исчезла, истаяла в предрассветной мгле. Надо же, вот и рассвет!
За спиной загрохотало. То есть грохотало уже давно, но дом держал дверь запертой, не хотел, чтобы старой и новой хозяйке мешали. А теперь вот решил, что можно, впустил растрепанного, одновременно злого и напуганного Павла внутрь, распахнул дверь пошире, еще и в спину подтолкнул так, что тот рухнул прямо в кучу жухлых листьев к Юлиным босым ногам. Получилось одновременно и романтично, и комично. Юля хихикнула. Наверное, это все нервы. Даже наверняка нервы. Она и сама рухнула. На колени перед чертыхающимся и барахтающимся в листьях Павлом, обхватила за плечи. Он был горячий и удивительно живой. Эта ночь почти отучила ее от живых людей, но рассвет все исправил.
– Юлька, ты как? – Они разглядывали друг друга в нарождающемся свете нового дня и словно бы узнавали друг друга по-новому.
– Я – все. – Она всхлипнула.
– Все – это плохо или хорошо? – Теперь уже он гладил ее по волосам, как до этого старуха.
– Я пока не знаю.
– А в права наследования ты уже вступила или как? Юля, я не знаю, что ты тут делала, но дом реально ходил ходуном.
– Да, – она смотрела на кленовый лист, удивительно яркий, почти живой, – он у меня с характером.
Кленовый лист дрогнул, а потом медленно и робко взмыл в воздух. Следом, уже смелее и решительнее, взмыли другие листья, а через несколько секунд вокруг них с Павлом кружился рыжий шуршащий хоровод. Павел поймал один лист, сжал в ладони, словно боялся, что он вырвется, сказал с каким-то мрачным удовлетворением:
– Да, похоже, случилось-таки озарение…
– И что будем делать? – спросил Павел.
Они сидели на кухне, ели приготовленную Юлей яичницу. После минувшей ночи у нее проснулся просто зверский аппетит. И сладкого все время хотелось.
