Девятые врата - [61]

Раз в месяц Уча просил почитать ему газету, когда недуг немного ослаблял свои тиски. Нино читала ему тихим, успокаивающим голосом. И Уча считал, что он в курсе всех событий. Однако Нино, посвятившая всю жизнь уходу за братом, многое скрывала от него. Прочитанная статья потрясла больного до глубины души. Он не думал, что дело дошло уже до того, что миру угрожает страшная, быть может, последняя война…

«Через несколько часов после атомной войны на земле исчезнет род человеческий», — писал французский журналист.

Всю ночь Уча думал об этом, и внезапно его как громом поразило, ему показалось, что это он виноват во всем. Если бы Аргветели не заболел, если бы он не провел эти двадцать лет взаперти, если бы он остался в театре, продолжал потрясать зрителей, исторгать слезы, плакать, смеяться, бушевать на сцене, волнами волшебства будоражить каждый вечер переполненный зал, то он поставил бы такую пьесу, сыграл бы такую роль, произнес бы такой бессмертный монолог, вложил бы в каждое слово самого себя с такой страстью, искренностью, силой, любовью и возмущением, что затряслись бы, задрожали бы все злодеи и злоумышленники. Да, так было бы, если бы болезнь не приковала его к постели.

…И тут же смутился — представил себе, что его мысли станут известны грядущим поколениям, и они лишь посмеются над его страхами.

Всю ночь он не находил покоя.

Утром заставил Нино позвонить в радиокомитет. Год назад ему принесли магнитофон, научили, как им пользоваться и попросили: «Когда вы почувствуете себя лучше, батоно Уча, и когда у вас будет желание, почитайте что-нибудь, запишите на пленку…»

Но ему за целый год так и не удалось подняться с постели, и, конечно, он забыл, как пользоваться магнитофоном. Только нынешним утром он попросил сестру позвонить на радио.

3

— Хорошо, папа, я пойду домой, — сказал Гизо.

— Возможно, я опоздаю!

— Ладно, — кивнул головой Гизо: дескать, понимаю, почему ты опоздаешь; он повернулся и побежал вслед за автобусом к остановке.

— Деньги у тебя есть? — крикнул вдогонку ему Леван.

Гизо был уже далеко. Он остановился, достал из кармана рубль и помахал им в воздухе, высоко подняв руку.

Возле театра имени Руставели Леван замедлил шаг. Оглядел людей, высыпавших на солнышко; заметив группу молодых актеров, направился к ним.

— Бондо… Можно тебя на минуточку? — окликнул Леван одного из актеров, остановившись посреди тротуара.

От группы отделился молодой брюнет в коричневом ратиновом пальто, без шапки, подошел к Левану, пожал ему руку.

— Вы домой?

— Нет… У меня к тебе одна просьба, Бондо, — начал Леван.

— Ради бога, хоть десять! — улыбнулся молодой актер.

— Знаешь, Бондо… Я записал на пленку выступление Аргветели.

— Не может быть! — Глаза у Бондо загорелись. — Вот это я понимаю! Значит, голос его сохранится для потомков… Но как вам это удалось?

— Он сам пожелал!

— Сам?! Удивительно… — воскликнул Бондо и внезапно задумался. — Я помню, когда мы учились в Театральном институте, директор повел нас к нему домой. Всем хотелось увидеть живого Аргветели. Мы сидели молча… Директор нас представил хозяину. Он смотрел на нас, кивая директору головой. Ничего необычного в его поведении не было, но мы ждали, следили за каждым его жестом, ловили каждую перемену в лице. Теперь, когда я это вспоминаю, мне кажется, Уча Аргветели все понял и обиделся. «Вы знаете, что такое театр? — обратился он к нам, глядя каждому прямо в глаза. — Испытывали ли вы когда-нибудь на сцене трепет? Чувствовали ли озноб вдохновения? Ведомо ли вам мгновенное помрачение ума? Знаете ли вы, что такое слезы? Плакали ли вы когда-нибудь? — Тут он усмехнулся и добавил: — Да, наверно, плакали, когда мама не давала денег на кино… Впрочем, нет, ведь и это слезы, пролитые во имя искусства». — Он засмеялся презрительно.

Они стояли посреди улицы и ждали, когда пройдет поток транспорта.

— Вы сказали, что у вас ко мне просьба? — напомнил Бондо.

— Да… Ты должен ненадолго пойти со мной на студию!

— С удовольствием… А в чем дело?

Бондо часто приглашали на студию для участия в радиопьесах, он думал, что и на этот раз…

— Я потерял слово в одной записи, и ты должен его восстановить, — сказал Леван.

— Потеряли слово? Как это?

— Делал монтаж, отрезал кусок пленки, выбросил — и не могу найти.

— С удовольствием, — повторил Бондо. — А какое слово?

— «Быть»!

— Гм, — хмыкнул Бондо. — Ничего себе «быть»! Уже пять минут мы стоим и не можем перейти улицу.

— За последние годы количество автомобилей в Тбилиси резко возросло, — заметил Леван.

— Не только в Тбилиси, и не только автомобилей! — сказал Бондо, посмотрев в небо. Потом обернулся к Левану. — Вы читали сегодняшнюю газету?

— Не успел… В Сахаре произвели взрыв, да?

— Да… Уже и в Сахаре, скоро нигде не останется и клочка чистого неба.

На перекрестке наконец-то вспыхнул зеленый свет, освобождая путь пешеходам. Зато перед красным светом в нетерпении застыл караван машин.

Леван и Бондо вошли в здание радиокомитета.

— Так что это за запись, батоно Леван? — спросил в лифте Бондо.

— Уча Аргветели!

— Что-о?! Нет, батоно Леван, нет… Не обижайтесь, но… Такой дерзости я себе не позволю! — всплеснул руками молодой актер.