Девятые врата - [44]

Мы с трудом добрались до башни, почва вокруг нее была глинистая и сырая. Наи благоразумно остановилась поодаль, а мне, чтобы не сдаваться, пришлось месить ногами грязь. Заглянув внутрь башни, я убедился, что издали она куда поэтичнее, чем вблизи.

Обратно мы шли медленно и молча, не замечая веток, которые били по лицу влажными от росы листьями. Я ничего не видел вокруг, кроме деревьев и тени Наи. Сейчас все решится. Если бы рука Наи покоилась в моей ладони! Я уверен, что тепло ее пальцев подсказало бы мне первое слово. Но книга! Этот вездесущий бесстрастный белый прямоугольник, которым Наи пользовалась, как щитом, незаметно и ловко отражая мои коварные атаки. Я готов был разорвать бумагу на куски, если бы мой гнев неожиданно не вынудил меня произнести такую простую и трудную фразу:

— Наи, я виноват, прости и давай помиримся.

— Я не сержусь на тебя.

— Я люблю тебя, Наи… Больше, чем когда-либо…

— Когда-либо… — повторила Наи, и в ее тоне мне послышалась горечь.

Она шла впереди, почти скрытая от меня густым ночным мраком, а я видел ее такой, как сегодня утром на пляже, — всю в сверкающих водяных брызгах.

— Ты что-нибудь сказала? Я не расслышал.

— Я сказала, что давно уже на тебя не сержусь.

Я обнял ее за плечи, якобы для того, чтобы она не оступилась, и только хотел прижаться щекой к ее лицу, как увидел, а скорее не увидел, а почувствовал, как она подняла свой верный щит, и моя щека уткнулась в холодный гладкий коленкор. Господи! Я бы с великим удовольствием закинул эту книгу на край света! Но я только взял ее у Наи и вежливо осведомился:

— Что за книга? — наверно, никогда еще гнев не выливался в такие безобидные слова.

— «Песнь о Роланде», — ответила Наи.

— Зачем ты ее носишь с собой? — не удержался я, — вместо сумочки, что ли? Кладешь туда деньги, платок?

— Зачем мне деньги в полночь?

— Но и читать в такой темноте не очень удобно.

— Я ее давно прочла, а сейчас хочу подарить своему другу на день рождения.

— Тогда отчего же ты не поздравила этого друга?

— В том-то и дело, что его здесь нет.

— Я помню «Песнь о Роланде», на лекции по истории права профессор рассказывал, как судьбу Ганелона решал исход поединка. Ганелон был предателем, победил воин, который обвинял его в измене.

— А если бы он не был предателем, победил бы другой воин?

— Тогда не было бы эпоса.

— Значит, главное в эпосе — измена?

— Нет. Главное в нем — любовь и подвиг.

— А ты помнишь Альду?

— Невесту Роланда?

— Да. Помнишь?

— Не очень хорошо.

— Помнишь, как она умирает?

— Нет.

— Когда ей сообщают о гибели Роланда, она падает замертво, потому…

— Потому что она его очень любила.

— Потому что он был самый смелый и самый благородный.

Я принял это как упрек в свой адрес и обрадовался, потому что того, к кому абсолютно равнодушен, упрекать не станешь.

— Что делать, Наи, я не похож на Роланда. Но если такого, как он, предали, меня тем более легко предать.

Я почувствовал, как Наи насторожилась.

— А что, если мы вернемся домой, а там Тазо?.. — вдруг спросила она.

— Почему ты вспомнила Тазо? — я с трудом сдерживался, чтобы не закричать: «При чем здесь Тазо!»

— Потому что сегодня день его рождения, — просто ответила Наи.

— И эта книга?..

— Да, и я бы преподнесла ему эту книгу.

Все ясно! Значит, весь вечер не книга стояла между мной и Наи, а Тазо! Нет, с меня хватит, я сегодня же еду в Тбилиси. Чутье меня не обмануло. Что ж, хорошо, по крайней мере, теперь я знаю, что ревновал не напрасно.

До самого дома мы шли молча. В комнате Наи горел свет, наверное, Мелита вернулась.

— Спокойной ночи, — подчеркнуто вежливо поклонился я.

— Ты, наверное, голоден, заходи к нам.

Какой властью обладал надо мной ее голос!

— Спасибо, не хочется.

— Ты, наверное, расстроился, что забыл про день рождения Тазо, но мы что-нибудь придумаем, не огорчайся.

«Она еще надо мной смеется!» — свирепо думал я, ворочаясь с боку на бок в своей постели.

Всю ночь я прощался со своей любовью. Спал я или бодрствовал, боролся с дремотой или наоборот — старался заснуть, не уставал твердить про себя одно и то же: «Прощай, Наи… Во всем виноват я один… Прощай…»

Утром я взглянул на море, сверкающее под косыми лучами солнца, вдохнул прохладный плотный воздух и призвал на помощь спасительное войско воспоминаний. Чувствуя себя полководцем, я распределил силы по своему усмотрению: вспомнил все улыбки и добрые слова, которые Наи адресовала мне, ее поступки, в которых выражалось ее расположение. Таким образом я вернул потерянную было надежду.

В Тбилиси я не уехал.

Первым, кого я увидел, выйдя на пляж, был Тазо. Он шел одетый, как и я три дня назад, и тащил огромный чемодан. Мы обнялись и расцеловались, как люди, давно не видевшие друг друга. Тазо рассказал, что в деревне у них умер сосед и отец не позволил ему уехать, пока похоронный ритуал не был завершен.

Через полчаса мы вчетвером сидели на пляже и с огорчением наблюдали, как портится погода. Солнце с трудом прорывалось сквозь тучи и освещало то один, то другой уголок пляжа. Отдыхающие не падали духом и плескались у самого берега, лишь самые отчаянные решались заплывать за флажки. Наи и Мелита поддразнивали Тазо, будто он специально задержался в деревне, чтобы не отмечать день своего рождения. Тазо вполне серьезно оправдывался и жаловался, что вместо веселья вынужден был просидеть весь вечер на поминках. Я все ждал, что Наи достанет «Песнь о Роланде» и вручит подарок Тазо, но она почему-то не спешила поздравить его, а может, просто забыла книжку дома. Злосчастные физики, с приездом Тазо лишившиеся последней надежды, уныло бродили вокруг нас, и мы степенно раскланивались с ними, как научные сотрудники солидного института, часто сталкивающиеся в коридорах.